Притом, хотя различные области нашей земли никогда еще не были между собой так дружны, а все же между ними тоже есть разграничения: сосед видит в соседе чужого человека. Нортумбрийцы и не тронутся, чтобы оказать помощь Лондону. Мерсия будет тоже держаться в стороне. Овладей Вильгельм Лондоном, Англия падет духом, каждый округ и город будет заботиться только о своей безопасности. Говорят, что мы промедлением обессилим врага. Нет, мы, наоборот, истощим свои силы. Наша казна бедна, но, взяв Лондон, Вильгельм овладеет и этой казной и кроме того богатством торгового сословия. На что мы будем тогда содержать войско? И где держать его, чем его охранять? Укажите, где крепости, где ущелья и горы? О, нет, таны! У нас нет других крепостей, кроме нашей отваги! Мы – ничто без нее.
Одобрительный говор был ответом на речь бесстрашного Хакона, который взвесил все и, что всего важнее, выразил необходимость отразить нападение немедленным разгромом.
Гарольд встал и сказал:
– Благодарю вас, братья, за одобрение, которым вы ответили на собственные мои мысли, высказанные Хаконом! Допустим ли мы, чтобы обо мне сказали, что я, изгнавший брата за оскорбление Англии, отступил перед силой чужеземца? Храбрые подданные стали бы сторониться моего знамени, если бы оно лениво развевалось над башней, в то время как злой хищник раскинул свой лагерь чуть ли не в сердце Англии. Мы не знаем, конечно, сил нашего врага, молва то увеличивает силы герцога, то уменьшает их, но ведь мы можем выставить много храбрых бойцов из рати победителей отважного Харальда Сурового! Ты прав, Гурт, утверждая, что нельзя подвергнуть успех всего дела случайности сражения. Но ведь ей подвергаюсь я один, а не Англия. Если мы победим, тем славнее будет подвиг и тем прочнее мир, если же мы проиграем, смерть короля в бою способна превратить поражение в победу. Вопрос этот решен: мы идем на врага, и чем бы мы не кончили, торжеством или смертью, но мы истребим нормандские дружины и нашими телами преградим им дорогу вглубь отечества. Наш пример не пройдет бесследно для других: он найдет отзыв в сердцах наших граждан! Король может погибнуть, не увлекая за собой свою родную землю: ее сила в любви и верности народа.
Король Гарольд умолк; он обвел ясным взглядом безмолвное собрание и обнажил свой меч; не прошло и двух секунд, как все присутствовавшие в палате совещания обнажили свои; все лица оживились твердой решимостью бороться до конца.
* * *
Вожди поторопились проститься с королем, чтобы распорядиться о предстоящем походе, а Гарольд вместе с братьями вошел поспешно в комнату, где сидели женщины, ожидая конца его совета с танами. Он решил, простившись со всей своей семьей, отправиться немедленно прямо в Вельтемский храм; братья его должны были до следующего дня разместиться по городу и по его предместьям; один только Хакон остался в отряде, охранявшем дворец.
Это был последний семейный сбор, прощальное свидание короля англосаксов с дорогими и близкими его сердцу людьми. Гурт наклонил свою благородную голову к побледневшему лицу рыдающей жены; беспечный Леофвайн относился шутливо к слезам прелестной и молодой невесты, но в этих шутках слышалась скрытая грусть. Один только Гарольд поцеловал бесстрастно красивый лоб Альдиты; ему вошел в душу другой, нежный, печальный, привлекательный образ, перед ним проносились воспоминания прежнего, улетевшего счастья, невозвратной любви! В словах его звучало невольное презрение, когда он успокаивал Альдиту.
– Молю тебя, Гарольд, – воскликнула она, – не рисковать собою! Я ничто без тебя! И скажи мне по совести, не подвергнусь ли я какой-нибудь опасности, если останусь в Лондоне? Не бежать ли мне в Йорк или просить убежища у Малькольма Шотландского?
Почти тут же до слуха короля долетел нежный голос молодой жены Гурта.
– Не думай обо мне! – говорила она. – Ты обязан заботиться о спасении Англии и, если бы даже ты... – язык ее отказывался досказать мысль, но она пересилила свою женскую слабость и продолжила ровным и решительным голосом: – Ну что же, я и тогда в полнейшей безопасности, я не переживу ни гибели мужа, ни гибели родины!
– Благородное существо! – сказал с чувством Гарольд, прижав нежно к груди молодую невестку. – Если бы в Англии было больше подобных женщин, об нее притупились бы все вражеские стрелы!
Растроганный король прошел немного дальше и преклонил колено перед плачущей матерью; она с глухим рыданием обвила его шею обеими руками.
– Гарольд, мой благородный, мой дорогой Гарольд! – говорила она, смотря в его прекрасные, спокойные глаза. – Ты вступаешь в страшный и решительный бой... Отвечай мне по совести: не сорвался ли с уст моих, помимо моей воли, какой-нибудь упрек в смерти бедного Тости? Изменила ли я слову, данному мной покойному Годвину, считать все твои действия непогрешимо правильными? Но ты идешь теперь на грозного врага... Ты уводишь с собой всех моих сыновей... О! Гарольд! Пощади материнское сердце, пусть хоть один из вас закроет мне глаза!
– Мать, моя уважаемая и дорогая мать! – ответил с чувством взволнованный король. – Нет, ты не упрекала меня в гибели Тости, не мешала мне! Не ропщи и теперь за то, что я иду и увожу других, тебе остается печальная отрада молиться за трех любимых сыновей и, если им суждено пасть в неравной борьбе, блаженное сознание, что они пали с честью за свободу и родину!
Королева Эдит, стоявшая поодаль, дрожащая и бледная, не могла пересилить ощущений, давивших ее грудь: она бессознательно преклонила колени у ног плачущей Гюды, потом бросилась, рыдая, в объятия Гарольда.
– Брат!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133