– Ты чего здесь, паскуда, разгуливаешь?
Стешка вдруг кинулась к крыльцу, схватила торчавшую в сугробе железную лопату и замахнулась ею на Василису. Та стояла, поджав губы, и даже не пошелохнулась.
– Ты что, сдурела, что ли! – Санька подскочил к Степаниде. Схватив за черенок, сильно дернул его к себе и вместе со Стешкой повалился в сугроб. – Ты что охальничаешь тут? – поднимаясь и отряхиваясь от снега, крикнул Сашок. – Как тебе не стыдно? Тетенька Василиса, выплесните эти помои ей на голову, может, она маненько остынет!
– Не надо, Саня, – тихо проговорила Василиса и посмотрела на ворота.
В калитке стоял Петр Николаевич. Он видел, как мальчик повалился со снохой в снег, и слышал его слова.
– Нет, надо! – подходя ближе, громко проговорил Лигостаев. – Надо ее охладить! – подтвердил он.
– Что вы! – Василиса схватила ведро обеими руками. Глаза ее умоляюще и просительно глядели на поднимающегося по ступенькам Петра. Больше всего ее поразил не приход Петра Николаевича, не отвратительная брань снохи, а поступок Саньки.
Петр взял у нее ведро и, обняв за плечи, завел в сени.
– Ты иди, иди, не надо с ней вязаться… Тут я уж как-нибудь сам… Ступай в избу, готовь там что-нибудь, печку топи, сейчас гости придут…
– Ты уж не обижай ее, – прошептала Василиса и, порывисто поцеловав взволнованного Петра, ушла в кухню.
Петр вернулся на крыльцо, попросил Саньку принести зарубленных кур и показал место, где они были спрятаны.
Степанида уже встала, вылезла из сугроба и, всхлипывая, отряхивала рукавом вывалянные в снегу полы шубы. Она чувствовала, что первую битву окончательно проиграла.
– Ну, ягода-малина, расскажи, как ты тут баталилась? – спускаясь с крыльца, спросил Петр Николаевич.
– Это вы… это вам надо рассказывать, как вы со своей снохой обращаетесь да разных потаскушек в дом приваживаете! – стараясь не глядеть на свекра, выпалила она одним духом.
– Вот что, Степанида! Если хочешь со мной говорить, то выбирай слова. Иначе я не только с тобой калякать не стану, но и на порог не пущу! За то, что я тебя вчера побил, каюсь. Ты меня прости! А кого я в дом свой привел, это не твое дело. Хозяин тут я.
– Дом не только ваш… А мне что, по чужим людям скитаться с ребятенком малым… – снова всхлипнула Степанида.
– Тебя никто не гнал, ты сама ушла, – тихо проговорил Петр Николаевич, продолжая стыдиться своего вчерашнего поступка.
– Как же мне было не уйти, когда вы с кнутом накинулись!
– Я уже сказал и прощения у тебя попросил… Мало ли что может быть в семье? Да и матерную брань твою мне было негоже слушать! Сама знаешь, что за последнее время у меня жизнь не сахарная была… – Петр сплюнул в сторону и поднял со лба папаху. – Ежели хочешь добром жить, приходи и живи. Места всем хватит… А ее узнаешь, совсем другое заговоришь!..
– Что и говорить! Известно! На каторгу за хорошие дела не отправляют. Нет, папашенька! Не знала я ее, и век бы не знать… Я не токмо с ней жить, а даже рядом не сяду!..
– Тогда уходи! – не выдержал Лигостаев. – Я тебя тоже знать не желаю, а ее еще раз обидишь, пощады не жди! Уж больше я прощения просить не стану!
– Я вас и не заставляла! – не унималась Стешка.
– Видел дур!! Но чтобы таких! – Петр развел руками и отвернулся.
Подошел Санька и принес, держа за желтые ножки, зарубленных утром кур.
– Ты что, лихоман тебя забери, молодок-то моих загубил! – набросилась на мальчика Стешка. – Да я тебя, голодранец, прикормила, приветила, а ты!..
– Перестань! – властно крикнул Петр. – Это я их зарубил, а не он. Ты его, Степанида, не тронь, – добавил он с угрозой в голосе. – Отнеси, сынок, в избу, лапшу состряпаем!
Покосившись на Степаниду, Сашок, отряхнув валенки, вошел в сени.
– Стряпайте… Хозяева! – злорадно проговорила Стешка. – Я сама молодок-то на племя выходила… Все теперче полетит прахом!..
– И вовсе не ты, а Маришка с ладошки их выкормила. Уж это-то я знаю!
Они еще долго пререкались у крыльца и корили друг друга. Петру Николаевичу это надоело, да и понял он, что сноха ни за что на свете не примирится ни с Василисой, ни с ним. Наконец он твердо и решительно заявил:
– Вот что, сношенька дорогая… Вижу, что из твоего куриного умишки похлебки не сваришь…
– Какая уж есть… Вы очень умные, – отбрехивалась Стешка.
– Помолчи, Степанида! Не хочешь жить, не надо. Да и чую я: не ужиться кошке с ласточкой в одной клетке… Ступай, собери свое добро, а вечером Санька привезет. Корову приведет – из двух на любка бери, какую хочешь, овец тоже дам, хлеба и прочее…
Петр Николаевич насупился и замолчал. Нелегко ему было произносить эти слова.
– Нет, папашенька! Я так не желаю! Я сегодня все Гаврюше отпишу и к атаману пойду, пущай он нас рассудит… – силясь заплакать, выпалила она. – И на каторжанку вашу найду управу! А вы, папашенька, зверский человек! – ехидно и злобно добавила Стешка. – Не далеко ушли от своей доченьки… Та со своим полюбовником человека убила! А ефта шлюха…
– Прочь, змея! Прочь! – Лигостаев, бешено сверкнув черными глазами, озираясь вокруг, искал что-то… Потом, зажав рот кожаной рукавичкой, круто повернулся и стал медленно подниматься по ступенькам.
С минуту Стешка обескураженно стояла на месте. Потом вдруг, что-то надумав, с истошным ревом выбежала на улицу.
Всюду из ворот выглядывали любопытные казаки и казачки, причитали и ахали над чужой бедой, смешивая в затхлой обывательской квашне и правых и виноватых…

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

После случая у стога Олимпиада целую неделю хандрила, сказавшись больной, не выходила из спальни и гнала прочь мужа. Поначалу Авдей вздыхал и ахал, а потом вызвал своего старого приискового врача немца Битгофа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108