Она, как и Обри, прильнула к стеклу. Пятна от ее дыхания – словно кружки в комиксах или карикатурах, изображающие речь. В темноте кабины проступала мертвенная бледность ее лица. В то же время она с детским любопытством вглядывалась в темноту. Сидевший за баранкой афганский парнишка насвистывал что-то не в лад, не сказав ни слова о Хайде, хотя и был специально послан встретить их в аэропорту. Его молчание не сулило ничего хорошего.
Обри откинулся назад. С повой силой вернулось потрясение от бессвязного разговора с позвонившим ему Хайдом. Казалось, теперь оно никогда его не оставит. Ярость Хайда, его почти маниакальная подозрительность, скрытность, нежелание что-либо сообщить, настойчивые требования вывезти его – все отдавалось в голове, как у него в кабинете, когда там меняли трубы. Отчаяние Хайда вызывало в нем не утихавшее чувство вины.
Он позвонил Шелли, попросил принять меры к вывозу Патрика, одернул его за любопытство и запретил сообщать кому-либо о том, что Хайд жив. Питер недовольно проглотил замечание, согласился действовать тайком, как, по его словам, каменщик, работающий налево, используя инвентарь фирмы, но все же согласился.
Хайд твердил одно... Харрел. ЦРУ. Харрел. Это был крючок, который Обри должен был заглотить. ЦРУ уничтожило жену Никитина. После этого Хайд повесил трубку, зная, что теперь-то Обри явится и что его спасение обеспечено.
Роз настояла, что полетит вместе с ним. У Обри по хватило духу отказать. Теперь же, глядя на нее, он сожалел, что не поехал один. При виде ее он испытывал угрызения совести: в ней, как в зеркале, отражались и увеличивались его собственные тревоги. И то и другое одинаково раздражало его.
Не может такого быть, это всего лишь перестраховка, вновь и вновь пытался убедить он себя. Это переутомление, мания, просто Патрик дошел до точки. Однако за Патриком охотятся из-за того, что он что-то видел...
Обри вздохнул. Роз дернулась, словно ее ударили, сделала гримасу и снова уткнулась в грязное окно. Ее поведение раздражало Обри. Какого черта, думал он, она хочет разглядеть в этой кромешной тьме! Потом почувствовал, что такси перестало вилять из стороны в сторону и замедлило ход. Поверх лохматой шевелюры водителя в свете фар показались полуразвалившиеся кособокие хибарки, одна или две под крышами из гофрированного железа, остальные кое-как покрыты соломой и тростником, стены из камня, кирпича, глины, картона или жести со следами фирменных знаков нефтяной компании или других коммерческих символов. Обри вздрогнул от неведомо как возникшего предчувствия, что он опоздал. К чему опоздал, он не мог точно сказать, но определенно опоздал. Паренек дал знак, и они вышли в холодную ночную тьму. Роз, нервно сжимая воротник меховой накидки и беспокойно оглядываясь, в нерешительности остановилась. Неприятный пронизывающий ветер трепал ее волосы и юбку. Обри поднял воротник и плотнее сжал рукоятку трости. "Поговорите с Годвином – и тогда поверите его объяснению того, что я видел". Уже договорились. Тони поменял билет с рейса Нью-Йорк – Лондон на рейс «Эр Индии» в Пешавар. Будет здесь завтра. Темно, хоть выколи глаза. Лишь холодное сияние замерзших звезд да кое-где просачивающийся тусклый свет и отблески открытых очагов. Запах приготавливаемой пищи, вонь отхожих мест. Парнишка дружелюбно, но нетерпеливо махнул рукой в сторону одной из хижин, более солидной по сравнению со стоящими по соседству. У порога Обри задержался, как отец блудного сына, подумал он, и Роз позволила взять себя под руку – жест, подбодривший обоих. Он кивнул, пытаясь улыбнуться, и они вошли внутрь. Открывший дверь афганец отступил в сторону, словно слуга. Еще до того, как глаза привыкли к тусклому свету освещавшей комнату лампы, жилище произвело на Обри угнетающее впечатление – здесь было не теплее, чем снаружи, холод твердого земляного пола проникал сквозь подошвы, шляпа касалась потолка.
Он снял шляпу. Здесь воняло – да еще как! – нечистотами, немытым телом, самогоном и еще сладковатым дымком, который он не сразу распознал. Афганец и парнишка, который вел такси, явно смущенные, вышли, закрыв за собой скрипучую дверь. Они с Роз остались стоять у двери, словно не были знакомы с единственным обитателем комнаты.
Патрик Хайд, разглядывавший грязную растрескавшуюся стену, повернул голову и с трудом сосредоточил на них взгляд. Обри, потрясенный внешним видом Хайда, потерял дар речи. На давно не бритом, заросшем бородой лице Хайда в желтом свете керосиновой лампы зияли чернотой запавшие глаза. Он машинально прижал к груди бутылку, словно боялся, что ее отнимут. Похоже, он их но узнал. Его мешковатые афганские штаны и рубаха, как и тонкий матрас, на котором он лежал, вызывали отвращение.
Обри ощутил, как Роз дергает его за рукав. Боже правый, подумал он. Он стыдился собственных чувств, но был не в состоянии подавить их. Они заглушили даже чувство вины. Он никогда не видел Хайда таким... как сказать? Конченым. Роз дергала его за рукав, словно ищущий утешения ребенок, но он не мог отвести глаз от Хайда. Патрик дошел до точки. От него воняло, он был пьян и, как теперь понял Обри, витал в парах гашиша.
Хайд, словно больной, приподнялся на локте: узнавая их, окинул недоброжелательным взглядом. Хрипло заворчав, снова откинулся на спину, словно он их ждал, но как нежеланных гостей. Обри стало тесно в этой грязной сырой комнате, голову распирало от невмещавшихся там мыслей. Казалось, молчание поселилось здесь навечно. Обри только глядел, не отрывая глаз, а комната, словно через все щели, наполнялась атмосферой вины и жалости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157