Неторопливо беседуем о наших делах здесь, вспоминаем Москву, друзей.
– Жень, ты не сердись на ребят. Они устали. Они тоже хотят домой.
– Я понимаю, Олег Маркович.
Постепенно он успокаивается. Но мысль о доме, о Тане неотступно преследует его, и он снова спрашивает:
– А все-таки сколько же длится медовый месяц? Теперь мне трудно сдержать улыбку.
– По-разному. У некоторых этим месяцем все и кончается. Редко он длится годами. Еще реже – всю жизнь…

* * *

…Я познакомился с ним спустя несколько лет после этого разговора с Ловчевым в Каракасе. Познакомился тогда, когда работал уже с хоккеистами. Не будем называть его имени. В таких вещах лучше обойтись без имен.
Он был женат, но это не мешало ему увлекаться другими женщинами. Поверьте мне, это были не односторонние привязанности. Он был любимцем и баловнем славы. И вообще был счастливчик. А таких женщины любят. И его трудно было не любить. Открытый, искренний, вдохновенный, красивый. В игре и в жизни. Мы его тоже любили…
А дома? Дома – постоянные сцены…
– Иди. Это тебя.
Он откладывает в сторону газету и нехотя поднимается с кресла.
– Да… Нет… Не могу… Прикрывает ладонью трубку:
– Я просил тебя не звонить домой… Да… Не могу…
Делая вид, что чем-то занята, жена возится на кухне, напряженно прислушиваясь к каждому слову, и он знает это. И она знает, что он знает. И еще он знает, что каждое слово – это новая рана для ее сердца. Н ему тоже больно от этих ее ран…
– Я хочу развестить с тобой, – все чаще говорила она ему в последнее время.
Но он знал, что это неправда. Она устала от него. Но уйти? Нет, он не верил в это. Была дочь. Но дело не в дочери. Он любил ее, и это мешало ему верить в серьезность ее слов. Он был привязан к ней, как привязывается слабый и вдохновенный характер к характеру сильному и ровному.
– Иди. Иди, ради бога. Я вообще не понимаю, к чему эти оправдания.
Он уходил к друзьям и другим женщинам. Он общался с ними и любил их. Да, режим. И я и тренер требовали от него неукоснительного выполнения режима. Он старался. Он пытался держать себя в руках. И мы видели, насколько это трудно ему дается. Потом он выходил на лед. И забывал обо всем. Глядя на него, и мы забывали обо всем. Вдохновенно звучал его полет, его порыв. Он был неподражаем…
Потом он снова возвращался в свой дом. Возвращался к ней. И несколько дней болел ее болью, своей слабостью и своим непостоянством. Как мальчишка, как сын он приходил ко мне (иногда домой, но чаще присаживался рядом где-нибудь в раздевалке), и все было видно по его лицу. Ну прямо как у ребенка.
– Ну что? Опять дома что-нибудь? Он кивал головой.
– Сам виноват.
– Знаю.
– Ничего. Надо взять себя в руки. Все пройдет.
А если по-честному, я не был уверен, что у него это пройдет. Может, чуть пригаснет, притушится. А может быть, вдруг погаснет совсем?! И вместе с этим погаснет его порыв и его вдохновение?
Нет, я не хочу, чтобы у него это проходило. Это если уж совсем по-честному.
Сколько боли мы доставляем себе. Тем, что доставляем ее другим. Я был с этим парнем во время наших долгих поездок по разным странам. Жил с ним на сборах. Женщины оглядывались ему вслед. И он провожал их долгим взглядом, как это делал когда-то молодой Сева Бобров. Но в номере гостиницы он тосковал по дочери и по жене. И в магазинах советовался, что им купить. Хотел искупить вину? Да нет, я бы не сказал. Он просто любил свою жену. И она это знала.
И я знал это. Знали это все. И вообще я понимал его. Понимал, как мужчина может понять мужчину. И это помогало мне как врачу. Потому что врач команды – это не только исцеление недугов физических…
Поразмышляв так вслух, я вдруг оглянулся. А как же? Разве у нас частенько не бывает так: прочтет такие странички эдакий ревнитель домашнего очага и скажет: что ж это, автор, выходит, оправдывает супружескую неверность? Но может ли он ее оправдать, если сам прожил с женой без малого сорок лет? Да каких лет! Военных, гарнизонных, прошедших испытания разлуками, встречами, материальными и служебными передрягами, неудачами и успехами?
Но ведь мы хотим найти контакт с молодежью. С нашими детьми. Легко осудить. Тут ума много не надо. А вот понять… Это труднее. Но понять – это значит не только простить. Понять – значит убедить. Через взаимное доверие. Через честность. Через открытость. Распахнутость человеческой души.
А без этого доверия, рожденного пониманием душевного мира человека, какие уж тут контакты с молодежью! А контактировать надо, если ты часть ее самой. Правда, седая, но все-таки часть этой одержимой команды, с которой подолгу делишь такую вот длинную дорогу, как та бесконечная поездка по Южной Америке…
…С девственно чистого неба льется раскаленное солнце. Льется, раскаляя и расплавляя все: скалы, стены домов, асфальт. Мысли. Нервы… Его так много здесь, что мне кажется, что там, у нас, солнца уже не осталось… А у нас февраль. Снег… Белое чудо…
Зарядку делаем на пляже. Раннее утро. Прыгаем и бегаем на раскаленной сковородке. Утро, а дышать уже нечем. Возвращаясь с тренировки, ребята ворчат на меня – почему не заказываю мороженого? Я их понимаю. В нем частица нашего снега. В нем есть холод, согревающий наши северные души…
Игра со сборной Перу перенесена с 18 на 20 февраля. В чем дело? А вот в чем – Старостина и Качалина пригласили в советское посольство. Посол, человек вежливый и корректный (как и положено быть послам), встретил руководителей команды очень приветливо и тоном человека, которому не совсем удобно вмешиваться в чужие дела, передал им просьбу президента Перу: провести игру 20 февраля, ибо в этот день местные неофашисты собираются провести свое очередное сборище.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58