Паруса копи
пеной покрыты
морских скакунов
ветер не сдержит
Это с Сигурдом мы
на деревьях моря
ветер попутный
и нам и смерти
волны встают
выше бортов
ныряют ладьи
кто нас окликнул?

[Речи Регина, 16-17]

Путешествие, как на камне из Бруа, завершается в «верхнем мире», на небесах, в обители асов, где воина, въезжающего верхом на коне, встречает валькирия с протянутым кубком:


Клену тинга кольчуг
даю я напиток
исполненный силы
и славы великой
В нем песни волшбы
и руны целящие
заклятья благие и
радости руны

[Речи Сигрдривы, 5]

Приведенные стихотворные параллели из песен «Эдды», безусловно, произвольны. Нет никаких оснований рассматривать большинство известных изображений на стелах как прямые иллюстрации тех или иных эддических песен. Однако такие иллюстрации, вернее говоря, точные соответствия все-таки есть. Наиболее известная из них – на камне из Ардре (Ardre, VIII), где среди нескольких явно сюжетных композиций по крайней мере одна поддается расшифровке: кузница мифического чудо-мастера Вёлунда, плененного конунгом Нидудом. Изготовив железные крылья, Вёлунд заманил к себе в кузницу детей конунга, обесчестил его дочь и обезглавил сыновей. Железная птица, девушка в длинном платье и тела убитых юношей изображены возле здания кузницы, с полным набором кузнечных орудий; видимо, после того, как Вёлунд


Головы прочь
отрезал обоим
и под меха
ноги их сунул
из черепов
чаши он сделал
вковал в серебро
послал их Нидуду
Вёлунд смеясь
поднялся на воздух
Бёдвильд рыдая
остров покинула
скорбела о милом
отца страшилась

[Песнь о Вёлунде, 24, 29]

Эпические мотивы, опознаваемые и на других стелах, играли, однако, вспомогательную роль, выступая, видимо, в качестве своего рода «кеннингов», метафорических фигур, как и в поэзии, обогащавших основное повествование о жизни, смерти и посмертной славе героя (лица, которому посвящен памятник). Всадник под «знаком бесконечности» (заимствованным из христианской символики) – главный герой готландских стел, как на камне из Лилльбьорс:


Ехать пора мне
по алой дороге
на бледном коне
по воздушной тропе
Путь мой направлю
на запад от неба
прежде чем Сальгофнир
героев разбудит

[Вторая песнь о Хельги. убийце Хундинга, 49]

Вальхалла, где петух Одина Сальгофнир сторожит покой павших в битвах героев-эйнхериев – цель пути, запечатленного на поминальных камнях. Ее иногда изображали в виде чертога с высоким куполом (так же она выглядит на раннем, IX в., руническом камне из Спарлёза в Швеции, где есть изображенные в иной по сравнению с готландской манере и корабль викингов, и всадник, разнообразные чудовища и птицы; мир образов поминальных стел не был явлением локально готландским).
Вальхалла, валькирия, восьминогий конь Одина – Слейпнир, реже – орлы, или вороны Одина закрепляют содержательный центр композиций, принадлежащий мифологическому пласту. Сцепы битв, погребальных процессий, обрядов вместе с эпическими «сценами-кеннингами» образуют как бы цепь связующих звеньев между кораблем, начинающим погребальное путешествие (а может быть, и предшествующий ему морской поход), и чертогами асов – его конечной целью.
В ткань этого, основного, повествования о жизни, смерти и посмертной славе героя-воина вплетаются иногда и другие мифологические мотивы; в некоторых образах можно угадать не только «вспомогательный персонал» Асгарда (валькирий), но и самих асов. Третий ярус верхней, «небесной» зоны камня из Стура Хаммарс открывается изображением, в котором видят Одина, висящего на дереве, во время его мистического испытания-жертвы, ради постижения тайны рун:


Знаю, висел я
в ветвях на ветру
девять долгих ночей
пронзенный копьем
посвященный Одину
в жертву себе же
на дереве том
чьи корни сокрыты
в недрах неведомых

[Речи Высокого, 138]

Впрочем, это может быть и сцена жертвоприношения, воспроизводящего эддический миф. Как и «Троица» на камне из Санда – то ли Один, Тор и Фрейр, то ли жрецы с их атрибутами (копьем, молотом, серпом); на стеле, одной из поздних (XI в.) есть руническая надпись с именами Родвиск, Фарбьёрн, Гунбьюрн.
Важен при этом сам факт соединения на поздних готландских стелах двух знаковых систем – изобразительной и рунической, которые до конца эпохи викингов в островной культуре Готланда сосуществовали и не пересекались. Изобразительные образы и руны в равной мере связаны со становлением и развитием древнесеверного мифа и эпоса, если рассматривать их в широком скандинавском контексте. Как и ранние готландские изображения, руны возникли в архаических глубинах германских культур [316], в эпоху германо-греко-римских контактов, возможно, в Северном Причерноморье периода готского владычества (II-IV вв. н.э.). Старший рунический алфавит, из 24 знаков, был в общегерманском употреблении со II по VII в.; к эпохе викингов в Скандинавии формируется сокращенный, 16-значный, алфавит – футарк.
Каждый знак имел имя собственное, а футарк в целом, разделенный на три разряда – роды (aettir): Freys aett, Hagal aett, Tys aett, это – заклинание, своего рода миниатюрная, ритмически организованная мифологическая поэма или песнь:
Freyr (fй), ur, turs, бss, reiр, kaun
Hagl, nauр, iss, бr, sуl
Tyr, bjarkan, maрr, lцgr, yr
В этом стихотворном заклинании переплетены скальдическим тмесисом собственные имена асов (Фрейр, Хагаль, Тюр), имена нарицательные богов и чудовищ (ас, туре), отвлеченные понятия – иногда, видимо, персонифицированные (год-урожай, нужда), обожествляемые природные объекты (солнце), социальные термины (муж, закон).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104