21-24; Ибн-Фадлан; Каспийский свод]. «Русы», в коротких куртках или кафтанах с золотыми пуговицами, шароварах до колен, гетрах, с золотыми браслетами, постоянно вооружены (франкскими мечами и секирами). Их женщины носят скорлупообразные фибулы («коробочки» Ибн-Фадлана) и мониста. И материальные реалии, и погребальные обряды (сожжение в ладье, погребение в камерной могиле) хорошо известны по дружинным могильникам как скандинавский вклад в дружинную культуру Киевской Руси.
На кораблях, небольшими отрядами «русы» ходят по землям славян («постоянно по сотне и по двести они ходят на славян». – Гардизи) – эти сообщения Б.А.Рыбаков рассматривает как отражение в восточных источниках механизма полюдья киевских князей [186, с. 329]. Кроме того, они занимаются торговлей мехами (Ибн-Хордадбех, Ибн-Русте). Эти известия раскрывают основные звенья системы раннефеодальной эксплуатации: сбор даней пушниной во время полюдья и затем превращение пушнины в товар на внешних рынках. Необходимо констатировать сложение этой системы в государственном масштабе не позднее середины IX в., так как Ибн-Хордадбех писал в 846 (885?) г., Ибн-Русте – в 903 г., фиксируя уже сложившуюся ситуацию.
Образ «русов», военно-торговой, дружинной среды, насыщенной варяжскими элементами, сложился в арабской литературе на базе непосредственных наблюдений последних десятилетий IX – первых десятилетий X в. В пределах этого хронологического интервала, уточняя его временем княжения Олега в Киеве, с 882 по 912 (922) г., Б.А.Рыбаков выделил «норманнский период» русской истории [182, с. 36; 184, с. 488-491]. Именно в этот период варяжский компонент в среде «русов» наиболее ощутим.
Однако при оценке обстоятельств появления варягов во главе с Олегом в Киеве 882-922 гг. обычно несколько переоценивается пришлый характер этого контингента, не учитывается длительная, насчитывающая более столетия предыстория «норманнского периода». Его подоснова, заложенная славяно-скандинавскими контактами 750-830-х годов, отчетливо выступает и в письменных, и в археологических источниках. Вопреки распространенному мнению, летопись не рассматривает Олега как пришельца, он впервые упомянут (в 879 г.) как родич Рюрика («от рода его суща»), спустя почти два десятилетия после «призвания». Родичем ладожско-новгородского князя вполне мог быть и представитель одного из местных знатных семейств. Несомненно, Олег был тесно связан с пришлой варяжской дружиной, это явствует и из текста летописи, и из имен его ближайшего окружения. В варяжской, может быть даже западноскандинавской, среде IX – начала X в. складывался и бытовал цикл эпических мотивов, вошедших и в русские летописные предания о Вещем Олеге, и в норвежскую сагу об Орвар-Одде [189, с. 173–192]. Однако, независимо от того, был ли Олег словенином, породнившимся с ладожскими норманнами, либо – норвежским викингом, ушедшим, как полагает Б.А.Рыбаков, умирать за море [186, с. 312], он, несомненно, значительно более тесно, чем с викингами скандинавских стран, был связан с русской, притом общерусской, средой, и прежде всего – дружинно-феодальной. Связь эта отразилась и в топонимике («Олеговы могилы» показывали не только в Киеве и Ладоге XII в., но и во многих местах Новгородской земли); и в ономастике, где его имя, причем сразу же в славянизированной форме – Ольг, Олег, было принято в княжеской среде (в отличие от имени Рюрика, включенного в древнерусский ономастикой лишь в XII в.); и в обилии относящихся к нему эпических, народных преданий, где с Олегом из киевских князей может соперничать лишь Владимир Красное Солнышко русских былин. Этой стихийно сложившейся оценке Олега вполне соответствовал масштаб его политической деятельности (объединение Среднеднепровской и Верхней Руси в единую державу, подчинение давних противников Полянского Киева – древлян, высвобождение из-под хазарской дани северян и радимичей, локализация не только хазарской, но и угорской угрозы, создание общерусского войска, совершившего поход 907 г. на Византию, увенчавшийся заключением первых сохранившихся в русских архивах договоров Руси с греками). Размах и направленность этой деятельности, даже если считать Олега варягом-пришельцем, свидетельствуют о единстве его интересов с интересами киевских «русов», и не только киевских, но и новгородско-ладожских, и ростовских, словом, всей той выделившейся из словен и полян, кривичей и древлян, радимичей, вятичей, северян, хорватов, дулебов и тиверцев, чуди и мери раннефеодальной дружинной силы, в составе которой нашли место и варяжские дружины с их предводителями, породнившимися со славянской знатью и постепенно сливающимися с нею [327, с. 20-24].
Процесс этого слияния достаточно ясно выступает в основных, наиболее достоверных документах эпохи, договорах 907, 912, 945 гг. Под Константинополем Олег, начиная переговоры с греками, «посла к нима в град Карла, Фарлофа, Вельмуда, Рулава и Стемида». Вовсе не обязательно все эти люди со скандинавскими именами были варягами; они могли получить имя в честь варяжского родича или отцова товарища по дружине... тем не менее сама концентрация варяжского элемента – показательна для характеристики «русов» 907 г. Также выглядит ономастикой 912 г.: «Мы от рода рускаго, Карлы, Инегельд, Фарлоф, Веремуд, Рулав, Гуды, Руалд, Карн, Фрелав, Руар, Актеву, Труан, Лидул, Фост, Стемид». 33 года спустя из этих «варяго-русских» сподвижников Олега, возможно, лишь Фост (Фаст), Гуды и Труан (Туад?) оставались в среде «княжья и боляр» киевского великого князя. В 945 году «Либиар Фастов», «Алвад Гудов», «Фудри Туадов» выступают посланцами от представителей старшего поколения, но действуют они уже среди нового, судя по именам, разноплеменного поколения «боляр».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104