Дон Мануэль прищурил свои ясные голубые глаза, словно о чем-то размышляя.
– Однако, – сказал он серьезно, – если я – дитя Бога, по-моему, вполне естественно, что я должен унаследовать вкусы и привычки своего отца. Нет, желание создать одушевленную, живую фигуру, в чем-то более восхитительную и значительную, чем простой человек, – не святотатство. По-моему, так. Как бы то ни было, как бы это ни называлось, такова моя потребность, а я должен следовать своим помыслам и своему желанию.
– А если б это желание было выполнено, – загадочно спросила Алианора, – смог бы ты перейти к образу жизни, подобающему знатному кудеснику и королю?
– Конечно да, ибо у короля нет господина, и он волен повсюду путешествовать, чтобы увидеть пределы этого мира и их оценить. Конечно, да. Во всяком случае, в мире, где нет ничего определенного.
– Если б я хоть вот настолечко поверила этому, я попыталась бы достать Шамир и тебя испытать.
– А что такое этот чертов Шамир?
– Оговорка, – с улыбкой ответила Алианора. – Нет, я не хочу иметь ничего общего с твоими дурацкими фигурами из грязи, и больше я тебе ничего не скажу.
– Ну полно, девочка моя! – сказал Мануэль. И он начал осыпать принцессу Провансскую такими комплиментами, какими этот статный юноша прежде завоевывал крестьянских девушек Ратгора.
– Шамир, – наконец проговорила Алианора, – это камень в перстне, хорошо известном в стране по ту сторону огня. Шамир похож на черную галечку, но если после специального обряда коснуться им любой из твоих фигур, фигура оживет.
– В общем, – сказал Мануэль, – вся беда в том, что, если я попытаюсь пройти сквозь огонь, чтобы достичь этой страны, я сгорю, и не видать мне этого талисмана.
– Для того, чтобы его получить, – поведала ему Алианора, – нужно сварить вкрутую яйцо из соколиного гнезда и положить его обратно, а самому прятаться поблизости от ветви под красно-белым зонтиком. Когда соколиха обнаружит, что одно яйцо не насиживается, она улетит, бросится в ближайший огонь и вернется с кольцом в клюве, чтобы коснуться яйца и этим возвратить его к жизни. В этот миг ее нужно подстрелить, и кольцо окажется у тебя, прежде чем соколиха вернет талисман его владелице, которой – тут Алианора сделала непонятный жест, – которой является королева Аудельская Фрайдис.
– Ну, – сказал Мануэль, – и какой мне прок в этом посреди зимы! Пройдут месяцы, прежде чем соколы совьют гнезда.
– Мануэль, Мануэль, тебя не поймешь! Неужели ты не видишь, что некрасиво, когда взрослый мужчина и более того, прославленный герой и могущественный кудесник дуется, злится и топает ногами, вообще не имея никакого терпения?
– Да, полагаю, это некрасиво, но ведь я – Мануэль, и я следую…
– Ох, избавь меня от этого, – воскликнула Алианора, – или иначе – неважно, как сильно я тебя люблю, дорогой, – я надаю тебе оплеух.
– Тем не менее то, что я собирался сказать, верно, – заявил Мануэль, – и если б ты только в это поверила, отношения между нами стали бы намного глаже.




Глава XI
Магия Апсар

Теперь история рассказывает, как для успокоения Алианоры граф Мануэль занялся магией Апсар. Он отправился вместе с принцессой на одну уединенную возвышенность, и Алианора, сладкоголосо прокричав по-древнему: «Тороликс, Чиччабау, Тио, Тио, Торолилиликс!», произнесла соответствующие заклинания, после чего со всех сторон ниспадающим потоком красок, крыльев, свиста и писка появилось множество птиц.
И павлин закричал:
– Какой мерой судишь других, такой будешь судим сам.
Соловей пропел:
– Удовлетворенность – величайшее счастье.
Горлица отозвалась:
– Некоторым тварям лучше было бы никогда не быть сотворенными.
Чибис прочирикал:
– Тот, у кого нет милосердия к другим, не найдет его и по отношению к себе.
Аист сипло сказал:
– Сей мир преходящ.
А клич орла был таков:
– Как бы ни длинна была жизнь, ее неизбежный конец – смерть.
– Это, в сущности, то, что сказал я, – заявил аист, – и ты – пошлый плешивый плагиатор.
– А ты, – ответил орел, вцепившись аисту в горло, – мертвая птица, которая никогда больше никому не принесет детей.
Но дон Мануэль придержал орла за крыло и спросил, действительно ли тот имеет это в виду и отстаивает свое заявление в силе перед Птичьим Судом. И когда разъяренный орел раскрыл свой безжалостный клюв и разжал когтистую лапу, чтобы торжественно поклясться, что в самом деле намерен растерзать аиста последний весьма благоразумно улетел прочь.
– Я никогда не забуду твою доброту, граф Мануэль – крикнул аист, – и помни, что я исполню для тебя три желания.
– И я тоже благодарен тебе, – сказал остывший орел, – да, честное слово, я благодарен, ибо, если б я убил этого длинноногого паразита, это явилось бы оскорблением суда, и меня бы посадили высиживать красных василисков. К тому же, его упреки справедливы, и мне нужно выдумать новый клич.
Так что орел уселся на скалу и на пробу произнес:
– Можно быть чересчур гордым, чтоб драться. – Он с отвращением покачал головой и попытался еще раз: – Единственный прочный мир – мир без победы, – но это, похоже, его также не удовлетворило; затем он выкрикнул: – У всех, кто противостоит мне, ничтожные мозги, – а потом: – Если все не сделают именно то, что я приказал, сердце мира разобьется. – И множество другой ерунды он повторял и снова качал головой, ибо ни одна из этих аксиом не доставляла орлу радости.
Так что озабоченный поисками высказывания, достаточно звучного и бессмысленного, но пригодного для выкрикивания в качестве великого морального принципа, орел совершенно забыл о графе Мануэле. Но аист не забыл, поскольку в глазах аиста его жизнь была ценна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71