– Да, – ответил Дедушка Смерть, – но это не играет роли.
Тут оба коня вошли в воду, переправились на другой берег, и там их ждали свиньи Евбулея, но они еще были привязаны.
В оставшийся миг дон Мануэль посмотрел назад и увидел, что Дедушка Смерть говорил правду. Все воспоминания о жизни Мануэля смылись, они плыли, постепенно погружаясь в призрачные воды Леты. Тонули мудрое лицо Гельмаса, и лик Святого Фердинана, с потускневшим нимбом, и загадочные черты Гордандила, и сверкающие птицы, и блистательные образы и мерцающие создания Мирамона кишели там, а среди них плыла, двигая челюстями, гладкая голова из белой глины. Золотая прелесть Алианоры, и темное великолепие Фрайдис, и насмешливая бессмертная улыбка юного Слото-Виепуса показались на миг и исчезли. Затем в последний раз явили свое слегка удивленное неодобрение глаза Ниафер, а личики детей, которые, в конце концов, были ее детьми, а не Мануэля, пропали вместе с ней. И сияющие доспехи, и реющие флаги, и горящие на солнце крыши башен замков, и весь блеск и все цвета, которые Мануэль знал и любил, кроме румяно-бледных оттенков лица Сускинд, казалось, движутся без всякого порядка в спокойной воде, словно яркий затонувший корабль, который несет подводное течение.
Мануэль вздохнул, словно с облегчением.
– Нелепый конец, – сказал он.
– Да-да, – ответил Дедушка Смерть, неторопливо отвязывая одну за другой свиней Евбулея. – Да, это в самом деле конец, поскольку здесь проходит вся твоя жизнь, чтобы в последний раз предстать перед глазами одного лишь тебя. А я тут ничего не вижу, кроме обычной воды, и диву даюсь, что ты нашел в этом темном омуте, что так пристально в него смотришь.
– Точно не знаю, – ответил Мануэль, но мне кажется, я все более и более смутно различаю утонувшие там любовь, желания и приключения, что у меня были, когда я жил в ином, а не в этом дряхлом теле. И, однако, эта вода обманчива, потому что там, где она должна отражать мое лицо, она показывает лицо юноши, а не лицо старика, которым я сейчас являюсь.
– А это что такое?
И Мануэль поднял от воды то красивое, пышущее здоровьем юное лицо, которое он видел отраженным в воде. Когда его воспоминания исчезли, высокий юноша без особого любопытства стал гадать, кто этот курносый незнакомец, стоящий тут со свиньями мельника, с удивлением указывающий в сторону валунов, поросших мхом и подпиравших изъеденный червями деревянный крест. Незнакомец указывал на странное, незаконченное изваяние, что стояло рядом с Гарантонским прудом, вода которого, как говорят, навевает странные сны.
– Что это такое? – повторил незнакомец.
– Это фигура человека, – сказал Мануэль, – которую я делаю и переделываю, но не могу добиться того, чтобы она мне полностью понравилась. Поэтому думаю и дальше трудиться над ней, пока статуя не станет соответствовать моим помыслам и моему желанию.
Так было в стародавние времена.





Примечания автора

Author's Note

To
Six Most Gallant Champions

Is dedicated this history of a champion: less to repay than to acknowledge large debts to each of them, collectively at outset, as hereafter seriatim.

James Branch Cabell (1879 – 1958)

Figures of Earth is, with some superficial air of paradox, the one volume in the long Biography of Dom Manuel's life which deals with Dom Manuel himself. Most of the matter strictly appropriate to a Preface you may find, if you so elect, in the Foreword addressed to Sinclair Lewis. And, in fact, after writing two prefaces to this «Figures of Earth»–first, in this epistle to Lewis, and, secondly, in the remarks* affixed to the illustrated edition,–I had thought this volume could very well continue to survive as long as its deficiencies permit, without the confection of a third preface, until I began a little more carefully to consider this romance, in the seventh year of its existence.
But now, now, the deficiency which I note in chief (like the superior officer of a disastrously wrecked crew) lies in the fact that what I had meant to be the main «point» of «Figures of Earth,» while explicitly enough stated in the book, remains for every practical end indiscernible… For I have written many books during the last quarter of a century. Yet this is the only one of them which began at one plainly recognizable instant with one plainly recognizable imagining. It is the only book by me which ever, virtually, came into being, with its goal set, and with its theme and its contents more or less pre-determined throughout, between two ticks of the clock.
Egotism here becomes rather unavoidable. At Dumbarton Grange the library in which I wrote for some twelve years was lighted by three windows set side by side and opening outward. It was in the instant of unclosing one of these windows, on a fine afternoon in the spring of 1919, to speak with a woman and a child who were then returning to the house (with the day's batch of mail from the post office), that, for no reason at all, I reflected it would be, upon every personal ground, regrettable if, as the moving window unclosed, that especial woman and that particular child proved to be figures in the glass, and the window opened upon nothingness. For that, I believed, was about to happen. There would be, I knew, revealed beyond that moving window, when it had opened all the way, not absolute darkness, but a gray nothingness, rather sweetly scented… Well! there was not. I once more enjoyed the quite familiar experience of being mistaken. It is gratifying to record that nothing whatever came of that panic surmise, of that second-long nightmare–of that brief but over-tropical flowering, for all I know, of indigestion,–save, ultimately, the 80,000 words or so of this book.
For I was already planning, vaguely, to begin on, later in that year, «the book about Manuel.» And now I had the germ of it,–in the instant when Dom Manuel opens the over-familiar window, in his own home, to see his wife and child, his lands, and all the Poictesme of which he was at once the master and the main glory, presented as bright, shallow, very fondly loved illusions in the protective glass of Ageus. I knew that the fantastic thing which had not happened to me,–nor, I hope, to anybody,–was precisely the thing, and the most important thing, which had happened to the gray Count of Poictesme.
So I made that evening a memorandum of that historical circumstance; and for some months this book existed only in the form of that memorandum. Then, through, as it were, this wholly isolated window, I began to grope at «the book about Manuel,»–of whom I had hitherto learned only, from my other romances, who were his children, and who had been the sole witness of Dom Manuel's death, inasmuch as I had read about that also, with some interest, in the fourth chapter of «Jurgen»; and from the unclosing of this window I developed «Figures of Earth,» for the most part toward, necessarily, anterior events. For it seemed to me–as it still seems,–that the opening of this particular magic casement, upon an outlook rather more perilous than the bright foam of fairy seas, was alike the climax and the main «point» of my book.
Yet this fact, I am resignedly sure, as I nowadays appraise this seven-year-old romance, could not ever be detected by any reader of «Figures of Earth,» In consequence, it has seemed well here to confess at some length the original conception of this volume, without at all going into the value of that conception, nor into, heaven knows, how this conception came so successfully to be obscured.
So I began «the book about Manuel» that summer,–in 1919, upon the back porch of our cottage at the Rockbridge Alum Springs, whence, as I recall it, one could always, just as Manuel did upon Upper Morven, regard the changing green and purple of the mountains and the tall clouds trailing northward, and could observe that the things one viewed were all gigantic and lovely and seemed not to be very greatly bothering about humankind.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71