Казалось, солнце высасывает из нее все силы, и Тетчи начинает ползать, как черепаха.
Ночь добрее, она опекает ее, как когда-то мать. Мать и ночь научили Тетчи искусству быть невидимой, но сегодня эта способность изменила.
Татуированный медленно повернулся и остановил взгляд на ее гнезде.
– Я знаю, что ты здесь, – сказал он.
Голос у него был низкий и звучный. Тетчи он напомнил гулкий стук камней, когда они сталкиваются друг с другом; так, наверно, звучал голос ее отца, решила она. А Татуированный продолжал:
– Ну, троув, вылезай, дай на тебя посмотреть. Тетчи послушалась, дрожа всем телом. Откинув укрывавший ее выношенный плащ, она, шаркая косолапыми ногами, выбралась на лунный свет. Татуированный возвышался над ней, словно башня, но так возвышались над ней почти все люди, с которыми она встречалась. Тетчи стояла, вытянувшись во все свои три с половиной фута, упираясь босыми мозолистыми ступнями в твердую скалу. У нее была сероватая кожа, крупные черты лица, грубые, будто высеченные из камня. Ее коренастая фигура, словно в мешок, была облачена в некое подобие туники.
– Я не троув, – сказала Тетчи, стараясь, чтобы ее голос звучал храбро.
Ведь троувы высокие, похожие на троллей, а она совсем не такая. Вон какого она маленького роста!
Татуированный незнакомец разглядывал ее долго, так что она даже начала переступать с ноги на ногу. Ей было слышно, как вдалеке, на двух холмах, высящихся за городом, раздался жалобный вой, вскоре подхваченный множеством голосов.
– Ты еще ребенок, – заключил свой осмотр Татуированный.
– Зимой мне будет шестнадцать, – тряхнула головой Тетчи.
Большинство девушек ее возраста уже имели детишек – один-два малыша цеплялись за их ноги, когда они занимались работой.
– Я имею в виду возраст троувов, – ответил Татуированный.
– Но я не…
– Не троув. Я уже слышал. Но все равно в тебе течет их кровь. Кто твоя мать, кто твой отец?
«Тебе-то какое дело?» – хотелось сказать Тетчи, но что-то в манере Татуированного не дало ей произнести эти слова – они будто примерзли к языку. Вместо ответа она указала на высокий камень, поднимающийся на вершине холма за их спинами.
– Отца околдовало солнце, – объяснила она.
– А мать?
– Умерла.
– Когда рожала тебя?
– Нет, она еще сколько-то пожила со мной, – покачала головой Тетчи.
Пожила, чтобы защитить Тетчи от всего самого скверного, пока девочка еще была мала. Ханна Лиф укрывала дочь от горожан и прожила до тех пор, пока однажды зимней ночью не сказала ей под вой ветра, бушевавшего так, что шаткие стены хибарки, где они жили на задах гостиницы, ходили ходуном: «Что бы тебе про меня ни говорили, Тетчи, что бы ни врали, запомни: я пошла к нему сама, по доброй воле».
Тетчи потерла глаза кулаком.
– Мать умерла, когда мне было двенадцать, – проговорила она.
– И с тех пор ты живешь, – Татуированный обвел небрежным жестом дерево, камень, холмы, – здесь?
Тетчи медленно кивнула, пытаясь догадаться, куда клонит этот незнакомец.
– Чем же ты питаешься?
Тем, что можно найти в горах и в лесах внизу, тем, что можно стащить на фермах, окружающих город, тем, что можно раскопать в мусоре на рыночной площади, когда она иногда по ночам отваживается наведаться в город. Но ничего этого Тетчи Татуированному не стала говорить, только передернула плечами.
– Ясно, – сказал он.
Она все вслушивалась в вой диких собак. Они были уже близко.
Вечером, перед наступлением этой ночи, в ресторане гостиницы сидел человек, называвший себя Гэдрианом. Он недовольно нахмурился, увидев, что к нему направляются трое. К тому моменту, когда они, пройдя через зал, приблизились к его столику, Гэдриан овладел собой, и теперь лицо его стало непроницаемой маской. «Купцы», – решил он и угадал почти правильно. После того как они представились, выяснилось, что все трое были весьма высокопоставленными гражданами города Барндейла.
Из-под полуприкрытых век Гэдриан без особого интереса наблюдал, как, усаживаясь за его столик, они втискивают свои внушительные телеса в ресторанные кресла. Один превосходил в толщине другого, а другой – третьего. Самым могучим был мэр Барндейла, менее внушительный оказался главой городской гильдии, а самым малоупитанным выглядел городской шериф, хотя и он весил столько же, сколько Гэдриан, будучи значительно меньше ростом. Шелковые жилеты, обтягивавшие их тучные фигуры, были тщательно подобраны к рубашкам, отделанным воланами, и брюкам с заглаженными складками. Начищенные до блеска кожаные сапоги были украшены затейливыми узорами. Подбородки троицы упирались в накрахмаленные воротники, у шерифа в мочке левого уха сверкала бриллиантовая серьга.
– В горах кто-то завелся, – проговорил мэр. Он назвал себя, когда садился за стол, но Гэдриан сразу же забыл его имя. Он все не мог надивиться, какие маленькие у мэра глазки и как близко они посажены. «Похожи на поросячьи, – подумал он и тут же укорил себя: – Нечего оскорблять животных такими сравнениями».
– Что-то там завелось опасное, – продолжал мэр.
Остальные двое закивали, и шериф добавил:
– Монстр.
Гэдриан вздохнул. Вечно в горах что-то заводилось, вечно именно монстры. Никто лучше Гэдриана не умел распознавать их, только ему они попадались в горах крайне редко.
– И вы хотите, чтобы я избавил вас от этого монстра? – спросил он.
Городские власти взирали на него с надеждой, Гэдриан долго молча смотрел на них.
Ему была хорошо знакома эта порода. Им нравилось притворяться, что мир покоряется порядку, который они установили, нравилось воображать, что они могут приручить дикую природу, окружающую их города и деревни, и разложить ее по полочкам, как товары в их лавках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106