Других алкогольных напитков у Есенина не было. Сам он приехал без денег, а у его друзей деньги водились крайне редко. Да и по случаю Рождества спиртные напитки в Ленинграде не продавались. Никаких конфликтных ситуаций или скандалов у Есенина в эти дни не было. Никто не отмечает, что видел у Есенина на лице или теле следы побоев. Следовательно, телесные повреждения поэту были причинены после вечера 27 декабря.
Участковый надзиратель Горбов фактически не осмотрел место происшествия, не зафиксировал наличие крови на полу и письменном столе, стенах, не выяснил, чем была разрезана у Есенина правая рука, откуда появилась веревка для повешения, не описал состояние замков в двери, запоров на окнах, не отметил наличие или отсутствие ключа от замка двери, из протокола не ясно, в каком состоянии находились вещи в номере (судя по публикациям в газетах, в большом беспорядке), не приобщены к делу в качестве вещественных доказательств веревка, не описаны личные вещи поэта и его рукописи.
Можно ли относиться к акту Н. Горбова как к следственному документу? Да и составить он должен был не акт, а протокол специально предусмотренной законом формы. Очень важно при составлении протокола указать время осмотра места происшествия. Горбов этого не сделал. Он обязан был пригласить понятых и записать в протокол только то, что видели понятые. И этого он не сделал.
В акте записано, что тело поэта висело под потолком, а ноги находились на расстоянии полутора метров от пола. А кто это видел? Ни Устинова, ни Эрлих, ни Назаров об этом не написали. Может, это видели понятые?
Один из них, поэт Вс. Рождественский, писал, что гибель Есенина была для него полной неожиданностью. В то утро было холодно. В помещении Союза поэтов не топили. Он видел, как П. Медведев взял телефонную трубку (кто звонил в Союз поэтов?), как исказилось его лицо от страшного известия. Рождественский и Медведев тут же побежали в «Анг-летер».
«Прямо против порога, несколько наискосок, лежало на ковре судорожно вытянутое тело. Правая рука была слегка поднята и окостенела в непривычном изгибе. Распухшее лицо было страшным – в нем ничто не напоминало прежнего Сергея. Только знакомая легкая желтизна волос по-прежнему косо закрывала лоб. Одет он был в модные, недавно разглаженные брюки. Щегольский пиджак висел тут же, на спинке стула (пиджак позже пропал бесследно. – Э. X.). И мне особенно бросились в глаза узкие, раздвинутые углом носки лакированных ботинок. На маленьком плюшевом диване, за круглым столиком с графином воды сидел милиционер в туго подпоясанной шинели, водя огрызком карандаша по бумаге, писал протокол. (Я тщательно проверил правильность записей Вс. Рождественского, все исключительно точно. – Э. X.) Он словно обрадовался нашему прибытию и тотчас же заставил нас подписаться как свидетелей. В этом сухом документе все было сказано кратко и точно, и от этого бессмысленный факт самоубийства показался еще более нелепым и страшным».
П. Медведев так описал увиденный труп поэта: «…Как сейчас вижу это судорожно вытянувшееся тело. Волосы, уже не льняные, не золотистые, а матовые, пепельно-серые, стоят дыбом. На лице нечеловеческая скорбь и ужас. Прожженный лоб делает его каким-то зловещим. Правая рука, на которой Есенин пытался вскрыть вены, подтянута и неестественно изогнута. Голова свернута на бок и вывернута. Как будто Есенин застыл, приготовляясь к мрачному, трагическому танцу».
Таким образом, понятые Рождественский, Медведев и Фроман увидели труп только на полу. А между тем они подписали акт (протокол) и тем самым подтверждали, что тело поэта висело под потолком, что веревка не имела затяжной петли, что труп висел лицом к трубе и т. д.
Подписывая акт, трое литераторов были, видимо, так потрясены случившимся, что не обратили внимания на такие «мелочи», как то, что Есенин завязал порезанной рукой веревку на вертикальной трубе под самым потолком и ни одна капля крови не упала ему на лицо, рубашку, брюки. А как вообще дотянулся низкорослый поэт до высоты 3 метра 80 сантиметров? Й где взял веревку? И почему веревка без петли не съехала вниз по трубе?
…В номер прибежал выдающийся русский художник В. Сварог, сделавший моментальный рисунок лежащего на полу трупа поэта. На этом рисунке вся одежда на Есенине в беспорядке, расстегнуты и слегка спущены брюки, «американские» подтяжки не на месте, рубашка растрепана. А на снимке М. Наппельба-ума одежда в порядке, только на гульфике не застегнуты пуговицы. Несомненно, фотографировал Нап-пельбаум Есенина после Сварога.
Но для чего поправляли одежду на трупе перед фотографированием? И почему на место происшествия не пришел милицейский фотограф и судебно-медицинский эксперт? Зачем прислали в гостиницу специалиста в области художественной фотографии?..
На следующий день в покойницкой Обуховской больницы состоялось вскрытие тела поэта. Патологоанатом был 5 5-летний А. Гиляревский, выпускник Военно-медицинской академии, имевший продолжительный опыт работы в качестве полицейского врача. (Всех старых полицейских сыщиков после октябрьского переворота большевики расстреляли, только самым везучим удалось убежать за границу. Полицейских же врачей большевики не трогали, поскольку простой народ смертельно боялся покойницкой.)
В акте вскрытия А. Гиляревский указал: «…на шее под гортанью – красная борозда, идущая слева вверх и теряющаяся около ушной раковины спереди, справа борозда идет немного вверх к затылочной области, где и теряется, ширина борозды с гусиное перо…». Следовательно, веревка, сжимавшая горло поэта, натягивалась сзади, где-то в районе затылка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142