И V Общероссийская конференция определила революционную линию и организационную политику партии на время реакции. Конференция осудила ликвидаторство и решительно отмежевалась от отзовизма.
Мария Ильинична втягивалась в студенческую жизнь. В Сорбонне учились люди из разных стран, в коридорах и аудиториях слышалась разноязыкая речь. Спорили об искусстве, о социальных проблемах, посещали многочисленные лекции, рефераты, официальные и неофициальные художественные выставки.
День Ульяновой заполнен до отказа. Она не хочет пропустить ни одной встречи с приехавшими из России товарищами. Слушает рассказы бежавшего из Сольвычегодской ссылки Иннокентия Дубровинского. Он почти не может ходить; кандалы до кости растерли ногу, появилась незаживающая рана. Мария Ильинична помогает брату устроить Инока на лечение к профессору Дюбуше. Кто знал, что через несколько месяцев ей самой придется стать пациенткой Дюбуше?!
Она прислушивается к оживленным беседам Ленина и Дубровинского о философии. Ленин рад, что Дубровинский на его стороне в борьбе против идеализма, который пытается протащить в партийные ряды Богданов. Обидно, что к идеалистам примыкают Луначарский, Горький... Владимир Ильич с нетерпением ждет выхода из печати своей книги «Материализм и эмпириокритицизм». Все силы Ленина направлены на разгром отзовизма и ликвидаторства.
В феврале ненадолго приехал в Париж Марк Тимофеевич. Он привез Владимиру Ильичу сведения из России — их нельзя было доверить переписке.
Елизарову хочется как можно лучше узнать Париж. Мария Ильинична берет на себя обязанности переводчика. Теперь, возвращаясь с лекций, она неизменно сворачивает в узенькую улочку, где живет Марк. Они посещают музеи, театры, ходят на митинги и собрания, слушают парламентские прения. Спокойный, уравновешенный, обладающий большим чувством юмора, Марк Тимофеевич вносит успокоительную ноту в жизнь своих родных. К Маняше он проявляет трогательную заботу: ему все кажется, что она слишком много занимается и плохо ест. Когда они гуляют по городу, его так и тянет в маленькие кафе, где можно угостить спутницу чем-нибудь вкусным.
Марк Тимофеевич и Маняша часами бродили по городу и старались представить себе, как здесь жили Гюго, Золя, Шопен. Улицы и площади как бы наполнялись литературными героями и их создателями.
Забирались они и на Монмартр. Смотрели, как работают художники. «Вот возьмем, купим картину, а через 100 лет это окажется шедевр», — шутил Марк Тимофеевич. Они не покупали картин, но их привлекали маленькие кафе Монмартра, где можно было запросто встретить знаменитых художников, артистов, поэтов.
Париж Коммуны звал их к себе... Кладбище Пер-Лашез. Стена коммунаров. Они приносили сюда скромные букетики фиалок. И Мария Ильинична старалась не замечать, как подозрительно блестят глаза Марка за стеклами очков, а он, такой внимательный, не спрашивал, что это она так закашлялась, почему отвернулась.
Мария Ильинична всегда будет с благодарностью вспоминать эти дни, проведенные в Париже с Марком Тимофеевичем. В письме к Анне она признается, что многого бы не увидела, если бы не Марк. Он оказался неутомимым и неугомонным. Знакомые достали им билеты в ложи для публики во французском парламенте, и они часто слушали прения. Мария Ильинична усердно переводила. Увлекала сама процедура прений, пока еще недоступная на родине. Ходили на митинги, слушали французских ораторов-социалистов, наблюдали за реакцией слушателей. По примеру Владимира Ильича и Надежды Константиновны ходили в маленькие народные театрики на окраинах. Здесь была и своя публика — рабочие с женами и детьми, свои артисты, свой репертуар. Выступали певцы — исполнители актуальных политических куплетов. То и дело вспыхивал смех, аплодисменты, а часто зал подпевал выступающим. Марк Тимофеевич задумчиво качал головой — все это было еще недоступно русскому рабочему. Царизм боялся даже намека на просвещение масс.
Как-то пошли в оперу. Конечно, на галерку — в партер и в ложи не пускали без вечернего туалета. Попали на новую оперу — «Монна Ванна» — молодого композитора Анри Феврие. Сюжет Метерлинка и музыка не увлекли Марка Тимофеевича и Марию Ильиничну, но обстановка премьеры захватила. Всеобщее оживление, красочное зрелище лож. А рядом с ними на галерке студенческая молодежь, как везде, в любой стране, экспансивная и бескомпромиссная. Опера была принята с прохладцей. Марк Тимофеевич и Маняша не спеша шли домой и вспоминали русскую оперу в Москве и Петербурге, в Казани и Самаре. Мягким приятным баском Марк Тимофеевич напевал знакомые и любимые обоими арии. А дома в лицах они изображали то, что недавно прослушали, вызвав улыбку на лицах Владимира Ильича и Надежды Константиновны.
Дни летели незаметно. Ульяновых, живущих в Париже, огорчили известия о болезни Марии Александровны. Это ускорило отъезд Марка Тимофеевича. Мария Ильинична тоже собралась было домой, но следующее письмо старшей сестры и уговоры брата заставили ее остаться.
В семейной переписке Ульяновых тесно переплетаются личные и политические аспекты. Мария Ильинична пишет сестре из Парижа (26/II-09): «Дорогая Анечка! Сейчас получила письмо твое от 8-го — большое спасибо тебе за него, дорогая!
Ты пишешь, что у мамы утром была нормальная температура, а вечером разве все еще поднимается? Был ли еще раз Титов?
Марк собирается ехать завтра, а я уж решаю остаться, хотя надежды сдать экзамен у меня очень мало. Последнее время мало занималась, теперь придется приналечь. Много приходится читать, особенно если ладить сдать экзамен в Alliance, надо знать литературу за 3 века.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97