Лесом, не выходя на улицу. Оставить «Волгу» здесь и смыться пешком.— А с чего ты взял, будто она заметила, что мы здесь?— В этой деревне сейчас только две машины. Ее и наша. А мы, между прочим, два раза тарахтели, когда приезжали и когда во «двор» машину загоняли. Наверняка обратила внимание.— Может, и обратила. Только таких «девяток», как моя, тыщи. Ну, допустим, увидела она ее из окна. И что? Номер с такого расстояния не прочтешь.— А морды наши, само собой, не в счет? Или одежда хотя бы?— Между прочим, машину она еще могла увидеть, а нас — навряд ли. Куст сирени заслонял. Вот этот, рядом с калиткой.— Соседи могли подсказать…Агафон собрался привести еще какой-то аргумент, но тут от дома, у которого стояла Элькина «Волга», послышался скрип двери, ступенек, а потом шаги. Шли две женщины, шушукались невнятно, потом вдруг звонко заржали.— Ну, Ксюха, ты и сказала! — отхохотавшись, заметила одна из дам, и Агафон с Гребешком тут же узнали Элькин голос. «Поддатая», — Агафон, как старый «сексопохметолог», в диагнозах ошибался редко.— Запросто! — очень самодовольно сказала вторая. Ее голос куропаточникам был явно незнаком, но в нем ощущался заметный хмель.Они опять перешли на шушуканье и, протопав по деревянному настилу во дворе избы, вышли на улицу, тихо скрипнув калиткой.— Сюда идут, — шепотом произнес Гребешок, — свалим с крыльца на всякий случай?— Зачем? В темноте они нас не рассмотрят. И потом, ты что думаешь, они сюда с автоматом придут?— Ксюха, ты петь умеешь? — спросила Элька.— Иногда, от сильного кайфа. А что?— Ну, какую-нибудь русскую народную, блатную-хороводную…— З-запросто! — плохо различимая во тьме Элькина спутница откашлялась с нарочито старческими интонациями: «Кхе-кхе!» и завела довольно сильным, хотя и пьяноватым голосом:Ромашки спрятались, поникли лютики, Когда застыла я от горьких слов…Элька тут же подтянула, и уже в два голоса над заснувшей деревней понеслось:Зачем вы, девочки-и, красивых любите?Непостоянная у них любовь!Они постепенно приближались к дому бабы Дуси. Если первый куплет бабоньки спели в лирическом ключе и стараясь прежде всего, чтоб исполнить красиво, то второй проорали именно в расчете на громкость. Может, найдется в деревне хоть какой-нибудь гражданин, который заинтересуется, отчего девушки так надрываются?Впрочем, из застольного разговора с бабкой Агафону с Гребешком было известно, что самому молодому из мужиков, коренных жителей Конца, сравнялось семьдесят.В общем, надрывались девки зря. Наконец Эля и Ксюша, поравнялись с крыльцом, где покуривали куропаточники. Как раз в это время они допели песню про ромашки и лютики, после чего без перекура взялись за следующую. Тоже, естественно, из бабского застольного репертуара:Огней так много золотых На улицах Саратова…Зоркий глаз Эльки углядел, однако, красноватое мерцание сигарет сквозь щель полузакрытой двери. Она оборвала пение и сказала:— Ага, а вот тут-то мы и закурить стрельнем!— Запросто! — подтвердила Ксюха.— Ну и что делать будем? — обеспокоенно пробормотал Гребешок. Девицы уже открывали щеколду калитки.— Общаться, — лаконично произнес Агафон. — На ловца и зверь бежит.Легкий топоток двух пар туфель быстро добежал от калитки до крыльца терраски. Дверь дернули за ручку с внешней стороны, она открылась.— Здрасте, мальчики! — сказала Элька. — Сигаретки не будет?— Будет сигаретка, — Агафон произнес это весьма спокойно и вытащил пачку.Элька даже при свете сигареты лицо рассмотреть не могла, но голос ей показался знакомым. Правда, алкоголь изрядно нарушил у нее способность к логическому мышлению, а также и память ослабил, и она сообразить сразу, что нарвалась на кого-то из тех, кого пыталась жестоко кинуть, не сумела.— Спасибо, вы очень любезны, — покривлялась береговская этуаль. Ксюша тоже полезла в пачку, и тут куропаточники с удивлением увидели, что рука у нее с внешней стороны намного темнее Элькиной. А когда девушки прикурили от услужливо выставленной Гребешком зажигалки, пламя на несколько секунд осветило их лица, и все стало ясно.Большие глазищи, ярко-белые зубки, выпуклые темно-красные губы… Волосы чернее воронова крыла, свитые в дикое множество мелких косичек. Наконец, кожа цвета темного шоколада.— Ты чего, африканка, что ли? — с легким обалдением произнес Гребешок.— Конечно, только сегодня из Африки, а позавчера, блин, хвост отпал и с дерева слезла, — невозмутимо произнесла чернокожая.— А по-русски шпаришь классно, без акцента, — заметил Агафон.— Ничего не поделаешь, приходится.— Прямо как в анекдоте, — хмыкнул Гребешок. — Спрашивает, значит, негритенок у матери: «Мама, а почему у меня такая черная кожа?» Мать отвечает: «А затем, сынок, чтоб защитить тебя от палящего африканского солнца». Негритенок опять спрашивает: «Мама, а почему у меня такие жесткие и курчавые волосы?» — «А это, сынок, чтоб ты не цеплялся волосами за листья пальм, которые растут в вечнозеленых африканских джунглях под палящим африканским солнцем». — «Мама, а почему у меня такие крепкие и красивые белые зубы?» — «А это, сынок, чтоб ты мог разгрызать кокосы, которые висят на пальмах, растущих в вечнозеленых джунглях под палящим африканским солнцем». — «Слушай, мам, а какого же хрена мы тогда в Архангельске живем?»Девицы закатились таким хохотом, что Гребешок испугался: вдруг бабку разбудят? Агафон, как раз наоборот, был вовсе не против, чтоб кто-нибудь проснулся. Конечно, лучше, чтобы Налим с Лузой.— Можно потише? — сказал Гребешок не очень сердито. — Люди спят.— Можно, — прошептала негритянка Ксюша, готовая вот-вот опять прыснуть.— А вы пройтись не хотите?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164