Извозчик, на шапке и тулупе которого высились снежные холмы, тронул понурую лошадку с места навстречу седокам.
— Дяденьки, дяденьки, купите газету! — послышалось из-за спины друзей. — Вечерний выпуск! Срочное сообщение! Горячая сенсация! Япония напала на Россию!
Фрейберг уже поднимался в сани, а Вирхов притормозил и, заплатив по требованию разносчика вместо обычного пятачка сорок копеек, поспешно схватил протянутую мальчишкой газету. Затем угнездился в маленьких неудобных санях с низенькой спинкой и придирчиво пронаблюдал за извозчиком, старательно прикрывавшим ноги седоков суконной полостью.
Всю дорогу Фрейберг и Вирхов подавленно молчали.
Город казался им зловещим. Фонарные столбы, как суровые стражи, выстроились вдоль улиц непрерывной шеренгой. Дома являли собой грозные цитадели: бледные пятна окон светились сквозь снежную мглу тревожным ожиданием, на неприступных стенах играли отблески фонарей и костров, разложенных на перекрестках по случаю лютых морозов. У цилиндрических сооружений из железных прутьев, внутри которых горели дрова, высились заиндевевшие городовые, милостиво принимая под свое крыло сирых: съежившихся бродяжек в рваной одежде, вездесущих мальчишек, дрожащих дворняг с поджатыми хвостами. Так бывало каждой суровой зимой, но ныне бивачный характер картины проступал явственней; конные разъезды солдат, высматривавших, не замерзнет ли кто на улице: пьяненький, заснувший извозчик или бедняк, вызывали в душе тревогу.
Сердце сжималось при виде стройных фигур офицеров, изредка мелькающих в снежном мареве. Неужели эти люди, которые еще сегодня молоды, здоровы, счастливы, через неделю-другую будут стоять на другом краю земли — у берегов, омываемых Тихим океаном? Неужели им предстоит столкнуться лицом к лицу с коварным азиатским врагом?
Сани домчали Вирхова и Фрейберга к началу Невского, до «Лейнера». Излюбленный петербургскими и заезжими немцами ресторан оказался полупустым. Метрдотель узнал гостей: мускулистого, подтянутого короля сыщиков с тщательно выбритым худощавым лицом и тучноватого, но энергичного судебного следователя. Он усадил почетных клиентов за удобный столик, лицом к дверям, уважая их профессиональную привычку занимать позицию, максимально выгодную для наблюдения. Оба были сердиты.
Фрейберг сделал заказ и принялся незаметно обследовать знакомый просторный зал. Стены зашиты панелями светлого дуба, окна задрапированы плотными темно-зелеными шторами. Все те же расставленные в шахматном порядке столики под белоснежными крахмальными скатертями, все те же угодливые официанты в пиджаках, с подвязанными под жилетами фартуками, доходящими до колен. Лица редких посетителей выражали то ли тягостные раздумья о предстоящей военной страде, то ли просто скуку, вызванную зимним холодом и мороком, отсутствием веселых дам и еще ранним для разгулов временем. Двое лысых толстяков в дальнем углу тихо переговаривались, видимо, о своих служебных делах: банковских ли, торговых ли; платье на них гражданское, прилично пошитое. Молодой человек в кителе с новенькими золотыми с черным мичманскими погонами глазел в окно на роящийся конус света, водруженный в ранней январской тьме. Трое служащих в зеленых мундирах с серебряным шитьем — из железнодорожников. И — за спинами Вирхова и Фрейберга — отраженный в зеркале напротив одинокий изможденный человечек, одетый, несмотря на не вызывающую сомнений азиатскую внешность, вполне по-европейски: костюм из темной шерсти в полоску, более светлый жилет, двойной отложной воротник у рубашки стянут галстуком в ненавязчивую крапинку. Погруженный в задумчивость, он держал обеими руками стакан с золотистым пивом. Длинные лоснящиеся его волосы скорбными черными прядями свешивались вдоль впалых щек. «Нет, не японец, — наметанным взглядом определил Фрей-берг, — скорее маньчжурец, китаец». Японцев королю петербургских сыщиков сейчас видеть в Петербурге не хотелось.
— Ну что пишут в газете, мин херц? — вежливо поинтересовался Фрейберг, закончив осмотр как раз к появлению официанта, ловко метнувшему на крахмальную скатерть бокалы с пенящимся пивом, блюдо с картофельным салатом, тарелки с пухленькими, окутанными шипящим маслом сосисками.
Вирхов оторвал взор от белого листа с жирными черными буквами, взглянул на свои пальцы — скоро читатели потребуют от издателей, чтобы к каждой газете прилагалась пара перчаток, — и, тщательно отирая руки салфеткой, ответил:
— Свершилось. Ночью японские миноносцы внезапно атаковали нашу эскадру на внешнем рейде Порт-Артура. До объявления войны. Возмутительная подлость, беспрецедентный шаг, среди цивилизованных стран недопустимый. Повреждены три наши лучшие броненосца. Порт-Артур на осадном положении. Николая поставили в безвыходное положение. — Вирхов пошарил светлыми глазками по согнутому листу газеты: — «По получении о сем донесения Наместника Нашего на Дальнем Востоке мы тотчас же повелели вооруженною силою ответить на вызов Японии».
Фрейберг скривился.
— Этого следовало ждать давно. А как только Япония не захотела продолжать дипломатические переговоры по Корее, такая развязка стала неминуемой. Воинственная желтая раса обезумела от задора.
— Они обязаны были выждать ответ нашего правительства, — упорствовал Вирхов.
— Царь русский, помазанник Божий, скажет слово, значит, быть войне.
Фрейберг с раскаянием вздохнул. Хорошо, конечно, что Царский Манифест отвлек его друга от горьких размышлений по поводу судьбы Трифона Кошечкина, но король сыщиков чувствовал, что вместо одной каменной плиты угнетенности на душу водрузили и вторую, много тяжелее первой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69