В прошлую ночь разгоряченный Илья Михайлович, желая позабавиться с одной из них, нарвался на грубый отпор: барышня визжала, отбивалась, плакала. Но главное, поблизости болтался ненужный соглядатай, он отбил и уволок девицу.
Настроение Ильи Михайловича было испорчено. Как бы газетчики чего не пронюхали, не устроили скандал. Ведь хвалили его за идею отправить благотворительный эшелон на Дальний Восток с сестричками и медикаментами. Средства ему позволяли. К тому же военные действия открывали неплохие перспективы для получения подрядов и закупок для фронта, что могло принести неплохие барыши, да и орденок — хоть паршивенький, за неслужебные заслуги — Анна или Станислав, ему, меценату, человеку светскому, не повредит.
Разумеется, Илья Михайлович, принял меры предосторожности. Во-первых, договорился с начальством железной дороги, чтобы перегнать эшелончик на другой путь, в дальний тупичок и срочно его перекрасить. Во-вторых, объявил своим дружкам о временном карантине. Ну а сестричек пока оставил сидеть над корпией.
Илья Михайлович угрюмо поглощал мозельвейн. За окном опять мела метель, царил глухой мрак, а здесь сияло электричество, обволакивало жаром хорошо протопленной печи, со стен бросали призывные взоры полуобнаженные гречанки и чудно пахло свежей клубникой, разложенной на хрустальном блюде.
Одиночество Холомкова прервал метрдотель.
— Господин Холомков, там, у входа, вас спрашивает какой-то оборванец, говорит, вы его знаете. Назвался Лузиньяком.
— А, — вяло улыбнулся Холомков. — Что ему надо?
— Уверяет, что вы его благодетель, что он явился за обещанным вспомоществованием.
— Да, что-то такое я говорил, — признался Холомков, — но содержать его не собирался. Впрочем, пусть войдет.
Через две минуты бордовая бархатная портьера вновь отодвинулась, и перед Холомковым предстала сухопарая фигура в поношенной мятой шинелишке. Голова посетителя поверх шапки была обмотана серым платком, из-под платка по-бабьи выглядывала полоска грязной белой ткани.
— Ваше королевское высочество! — насмешливо приветствовал Бурбона меценат. — Что это с вами?
— Несчастья меня преследуют, — дрожащим голосом ответил Бурбон. — Приходится скрываться от охотников за тайной Орлеанской девственницы. Получил огнестрельное ранение. Нуждаюсь в лечении, а средств нет.
— Погодите, погодите. Присядьте, — великодушно предложил Холомков и попросил официанта принести рюмку водки. Он рассчитывал, что потешные россказни оборванца отвлекут его от неприятных раздумий, и ради этого можно потерпеть и не слишком приятный запах, исходящий от его протеже. — Давайте по порядку. Вы обращались в детективное бюро?
— Да, господин Холомков, ваше давешнее вспомоществование ушло на поимку моих преследователей.
Потомок Бурбонов угнездился на краешке стула и жадно тянул носом, не отводя глаз от аппетитных яств на накрытом белоснежной скатертью столе.
— И они пойманы?
— Увы, еще нет. Но господин Икс устроил в моем логове засаду. А я скрылся пока что в ночлежке.
— Вот оно что! — протянул с интересом Холомков. — И где же вы получили рану? В ночлежке?
— Там-то было все хорошо, — Бурбон опрокинул в себя рюмку водки, принесенную на подносике официантом, — но теперь опасаюсь, что и там нечисто.
Он недоверчиво покосился на портьеру, за которой скрылся официант.
— Вы встретились там с подозрительными личностями? — продолжил свой допрос Илья Михайлович.
— Вовсе нет! Личность, которая ночевала на нарах рядом со мной, была очень приличная. Бывший губернский секретарь. Так он представился. Леонид Арефьев.
— Тоже от кого-то скрывается?
— Не исключено. Переночевали мы с ним без всяких помех и утром отправились подкрепиться, одним ночлежным чаем сыт не будешь. Завернули в трактир, угостил он меня горохом да водкой. Пошли далее. Погрелись у костра. А там уж, чтобы где-то день скоротать, забрались в подвал заброшенного дома. В картишки дулись, Арефьевым замусоленные.
— Это все неинтересно, — перебил его заскучавший Холомков.
— Так я уже заканчиваю, ваше сиятельство. — Бурбон заторопился: — Все было хорошо, пока не заспорили мы о Турции и Японии: у кого более военной силы? Я стоял за Турцию, а Арефьев — за Японию. Может, я чего и не то сказал, но точно знаю, турки сильнее. А Арефьев этот сгоряча выхватил из кармана револьвер, да и выстрелил в меня от обиды.
— Турки ему не нравятся, — Холомков усмехнулся. — Попал?
— Да, ваше сиятельство, попал. Упал я замертво. Очнулся когда — нет моего обидчика, скрылся. А я лежу, кровью обливаюсь, в грязи и темноте. Кое-как выполз, да и побежал вас разыскивать. Спасите меня от гангрены.
— А где рана? — полюбопытствовал Холомков.
Бурбон, скривившись, отвел от щеки бабьи платки — на скуле его обнажилась рваная кровоточащая ссадина.
— В щеку попал. Полный рот крови. Едва отплевался. Снегом остановил. Да и морозец прихватил. Но покорнейше прошу, пожертвуйте средств на излечение. Если доктору не покажусь, скончаюсь.
Холомков побарабанил холеными пальцами по белой скатерти.
— Денег я вам, разумеется, дам. Мне любопытно дальнейшее развитие истории с Орлеанской девственницей.
— А почему вас это интересует? — Бурбон насторожился. — Вы… вы…
— Нет, любезный. Просто меня привлекают все девственницы. В том числе и Жанна д'Арк.
Цинизм в голосе Холомкова не оскорбил слуха Бурбона, но тем не менее хранитель тайны вскипятился:
— При чем здесь Жанна д'Арк? Кто это такая?
— Как кто? — растерялся Холомков. — Разве не ее сожгли на костре?
— На костре сожгли колдунью! — воскликнул горячо Бурбон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69