Ну да!
— Учи. Только, ты это, хорошо ее учи. И запомни накрепко: самое главное у нас что? Полезные ископаемые, сынок, вот что! Нефть, газ, золото…
Федя не смог удержать слез. Они предательски выползли из-под крепко сжимаемых век.
— Да. Страна — она дура, а родина… На первом месте полезные ископаемые, а потом, значит, люди. Повтори.
— Сначала, — сглатывая горе, сказал Федя, — полезные ископаемые, а потом люди, это самое главное. Страна — она дура! — сказал он громче, испугавшись закрывающихся, глаз отца.
— Да ты не бойся, будешь это помнить, у тебя все получится. Полезные ископаемые и люди всегда покупаются и продаются, было бы на что. Так что соображай и не бойся. Страна знает своих героев. Ну, ты понял ли чего, сынок?
И только в этот момент Федя почувствовал серьезность разговора и казенный запах тюрьмы от конвоира. Он вспомнил лозунг про страну и героев и схватил отца за горячую ладонь.
— Ну вот. Я так и думал, ты понятливый. Не успел я тебя вырастить, расти сам, Федя, только не глупи.
Федя сглупил в тот же день. Он долго почти по слогам читал красивую вывеску районного совета, потом прошел мимо очереди, мимо запоздавшей секретарши в огромный кабинет большого чиновника, взял первый попавшийся в руку предмет — это оказался пузатый стеклянный графин с водой — и запустил им в наклеенную улыбку складчатого пухлого лица за длинным столом. Лицо метнулось в сторону, не получив серьезных увечий, сидевший с другого конца стола посетитель хватал Федю за руки и прижимал к себе. Федя кричал, что его отец очень любил родину. Прибывшие милиционеры удивились размерам и возрасту покушавшегося на убийство, пухлое лицо, прикрывая лоб полотенцем, шипело впавшему в транс Феде, что он сгниет, как отродье спекулянта, в тюрьме, а посетитель испорченным патефоном бубнил: «Это же просто ребенок. Это же просто ребенок. Просто ребенок. Ребенок…»
Суд Федя не помнит, тетушки давились рыданиями в кружевные платочки, адвокат невнятно лепетал о возрасте мальчика Феди, заседатели сдерживали зевоту.
Два года специального исправительного учреждения. Федя очень хотел попасть домой хотя бы на пять минут — убедиться, что его догадки верны, но был отконвоирован сначала в изолятор, а из изолятора в спецвагон. Когда поезд тронулся, Федя сидел на полу, наклонив голову и закрыв ее руками, конвойный пил кефир из бутылки и медленно жевал сдобную булку. «Сидеть!» — невнятным выкриком набитого рта пресек он Федину попытку глянуть в окно.
Феде удалось попасть в свою старую квартиру очень не скоро. Из трех тетушек осталась одна. Старенькая, в слезах счастья и удивления, она пришибленно смотрела, как подросший крепыш Федя отдирал со стены наклеенную его отцом фотографию.
Федя удивленно уставился на стену сзади фотографии, но там ничего не было, кроме более ярких по цвету обоев. Федя оборвал и обои, потом древние газеты. Стена смотрела в него оштукатуренной кирпичной кладкой. Он удивленно разглядывал эту стену, потом случайно посмотрел на фотографию. Его молодой отец стоял, обнявшись с незнакомцем, оба они были в армейской форме, серьезные и торжественные. Над ними полукругом шла надпись: «Страна знает своих героев!» Федя перевернул фотографию и обнаружил написанный там чернилами адрес и имя. Во дворе его ждали автомобиль, Хамид и восхитительная брюнетка с серыми глазами, маленькая и юркая, как сурок. Федя в спешке выгреб из карманов деньги, поцеловал тетку, суетливо крестившую его, и ворвался в автомобиле со своим другом и девушкой в огромный летний мир яркого солнца и исполнения желаний.
Адрес и имя ничего Феде не говорили, но открывший дверь сгорбленный старик был чем-то неуловимо знаком и близок. Федя протянул фотографию, старик сгреб его в охапку и затащил в маленькую квартирку в Клайпеде.
Федя, краснея и сглатывая, рассказал по-быстрому, как запустил графином в председателя райсовета, как провел полгода в интернате, как бежал.
— Где ж ты был пять лет? — удивленно спросил старик с легким акцентом.
— Хамид, мой друг по интернату, уговорил нас троих поехать к нему в Таджикистан. Отец у него клевый. Принял как родных!
Отец Хамида при встрече спросил только: «Досрочно?»
Хамид покачал головой, опустив глаза.
— Значит, ты вроде как теперь определился?
Федя, Макс Черепаха и Хамид стояли перед ним грязные и оборванные, обессилевшие от голода.
— Отец, — сказал тихо Хамид, — я многое понял, а пока спаси нас.
— Добро пожаловать, сынок, твои гости — мои гости.
Они прожили свои самые спокойные годы до шестнадцатилетия, работая физически как проклятые. Резкий запах животных под горячим солнцем, смешанный с запахом испеченных лепешек и таявшегом на них жиром каймака, — лучшие запахи на свете. Раскрытые головки хлопка снились Феде еще несколько лет.
Отец Хамида пришел к начальнику паспортного стола милиции, когда Хамиду и Феде исполнилось шестнадцать, а Макс о своем возрасте не помнил. Он уже легко проговаривал сложные предложения, веселил гостей, разбивая головой кирпичи и поднимая тяжести. Однажды свалил небольшое дерево, долбя его своим лбом. С зарезанных овец снимал шкурку чулком легким и ласковым движением, за Федей ходил покорной собакой. У Макса к тому времени было только два недостатка: он любил засовывать руку в животных и с наслаждением ковыряться во внутренностях, пока они умирали, и еще он стал острить.
— А что там было у твоего сына с этим исправительным интернатом? — поинтересовался начальник-таджик.
— Да сбежал он оттуда. Еще два года тому.
— Молодец, мужчиной растет!
Три краснокожих паспорта стоили не так уж дорого, Макс стал Максимом Черепаховым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96