Рауди сорвался с привязи и его полил скунс, вот он и пробует все, чтобы ликвидировать запах, а то дядюшка обнаружит, что он упустил пса. А Рауди линяет.
— Бальзам «Велла», — бросила Роза. — И томатный сок.
— Верно. Томатный сок по всем стенам, — засмеялся Рон. — Просто как на бойне. И уксусом он поливал, и шампунем. Пустых бутылок от шампуня столько, что на аптеку хватит. И он умоляет меня не говорить дядюшке. Он как громадный малыш. Слышали бы вы. «Я сказал, что не дам ему сорваться, — ноет. — Не говори дядюшке».
— Большой ребенок, — сказала Барбара. — Это, наверное, была просто нелепая случайность.
— Доктор Стэнтон не любил нелепых случайностей, — отозвалась я. — У него там обе собаки были? Лайон тоже? Где была Лайон, когда все это происходило?
— Болела, — ответил Рон. — Была в больнице.
— Это когда она все время теряла шерсть, — вспомнила Барбара. — Что это было? Экзема?
— Наверное, — сказал Стив. Лайон была тогда пациенткой д-ра Дрейпера, не Стива. Его даже в Кембридже не было, но никто не спросил, откуда он знает.
— Интересно, выяснил ли все это доктор Стэнтон, — сказала я.
— У меня не выяснял, — откликнулся Рон.
С восьми тридцати до девяти мы занимались с Розой у предпродвинутых. Рауди родился прыгуном. Прыжком в длину или в высоту он перемахивал пространство и приземлялся прямо передо мной. Самодовольное выражение морды говорило, что он знал, до чего хорош. К несчастью, он освоил еще и новый трюк с гантелью, подбрасывая и ловя ее пастью, когда ему следовало крепко держать ее в стиснутых челюстях. Он решил, что подбрасывать — умнее, но ни один судья с этим не согласился бы.
В девять, пособив Розе убрать барьеры для прыжков в длину и высоту, сложив маты — они нужны, чтобы собаки не скользили по полу, — все мы присоединились к нашему регулярному классу приготовишек, который вел Винс. Явился и Роджер с Лайон, которая застыла у его бока в той кривой, изогнутой посадке, которую Винс ему приказывал исправить. Мы, вожатые с собаками, выстроились вдоль стены. Я следовала побуждению держаться от Роджера подальше, но слушала Рона, который смеялся, стоя рядом с ним. Я видела красное лицо Роджера. Теперь, когда д-ру Стэнтону было все равно, сорвался ли Рауди с привязи, Рон явно почуял свободу — поддразнить Роджера насчет скунса и ванны. Рон ухмылялся и жестикулировал, и я уверена, Роджер слышал, какой смешной мы сочли эту историю.
В отличие от Рона, я не находила ее такой уж веселой. Каждая ванна, устроенная для Рауди Роджером, была шансом обнаружить татуировку, и он мог бы позвонить в АКС. Сколько было ванн? Пять? Десять? Больше? Интересно, как он ухитрился столько раз загнать Рауди в ванну? При всем своем опыте я была вынуждена воспользоваться намордником, но ведь за Роджером было физическое превосходство. Он, наверное, весил фунтов на восемьдесят больше меня. Ему не приходилось, как мне, пихать и толкать пса. Он мог просто поднять Рауди. Вместе с этими мыслями пришло воспоминание о чем-то незначительном, о чем-то, что я забыла. В прошлом году, в конце зимы или в начале весны, на руке у Роджера была гипсовая повязка. Он сказал что-то насчет того, что поскользнулся на льду. Здесь это постоянно случается, и я об этом больше не думала. Рауди сидел точно у моего левого бока — его гигантские передние лапы на сей раз были даже вровень с моими ногами, где им и полагалось быть. Тут он вскинул на меня глаза, глядя, нет ли сигнала работать. Спокойный, счастливый, жаждущий работать, — это был пес, которого я не хотела бы поднимать в ванну без намордника, даже если бы у меня хватило силы. Я боялась быть укушенной. Боялась перелома руки.
— Давайте поглядим добрую прямую посадку, — сказал Винс. — Вы знаете, что при кривой посадке вы теряете очки. Вожатые, вперед. Доброе свободное вождение.
Есть книга, написанная о дзэн-буддизме и об искусстве обучения собак. Обучение требует предельной сосредоточенности. Если вы не полностью здесь, то и ваш пес — тоже. Если вы нервничаете, нервничает и ваш пес. В течение следующего часа мой разум сосредоточился на том, на чем следовало, — на Рауди, Винсе, прямой посадке и свободном вождении. Когда я вообще заметила Роджера, то заметила только, какой он никудышный вожатый — беззаботный, невнимательный и непоследовательный. Он даже тренировочный ошейник не того размера надел на Лайон — на несколько дюймов длиннее, чем надо. И вел он тяжело и очень резко. При свободном вождении лишняя часть цепочки провисала; вес цепочки и рывки Роджера затягивали ошейник. Это, конечно, было неправильно. Когда дергаешь при вождении, ошейник должен стягиваться, а потом снова немедленно ослабевать.
К концу девятичасового занятия все устали, и Джерри с Джоном старались нас выпроводить. Я надела куртку, застегнула молнию, натянула перчатки и шапку — новую, голубую, с изображением упряжки ездовых собак, подарок Стива — и схватила сумку. Я демонстративно оставила ее как обычно, под курткой. Позволила кому-то ее стащить. Позволила кому-то подложить в нее бомбу. Арсенал был, в конце концов, моим храмом, и я не собиралась осквернять его параноическими поступками.
Стив, Индия, Рауди и я вышли из зала, предшествуемые Роджером и Лайон. Вестибюль был битком набит мужчинами, гревшимися здесь в ожидании открытия приюта. К этому времени температура снаружи была, верно, минус шесть или минус восемь. Гэл скорчился на полу возле входной двери. Когда я стала продвигаться к нему с приветственной улыбкой, сложившейся на лице, Лайон игриво отряхнулась, и Гэл подпрыгнул и бросился вон из здания — вон, на эти минус шесть или восемь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60