— Почти.
— Выходи, хватит тебе плескаться, слышишь?
— Сейчас, — ответила Катя. — Сейчас выйду. Отойдя от ванной, старик направился на кухню, включил газ, поставил на огонь чайник. Заглянув в холодильник, убедился, что на завтрак есть, все что требуется — два пакета кефира, пачка пельменей, творог, масло.
— Ну и слава Богу, — пробормотал старик, подходя к окну. В предрассветном сумраке невдалеке темнел серой громадой дом, в котором и произошли вчера печальные события. Даже сейчас старик остро почувствовал, что само здание стало ему ненавистным. — Убийцы, — прошептал он. — Самые настоящие убийцы... Они убили прежнюю Катю, убили меня...
Старика охватило ощущение непоправимости беды. Угнетенность была настолько сильной, будто не просто пострадал, а умер самый близкий человек, а он, Иван Федорович, остался один на земле, отныне и навсегда один...
Давно закипел чайник и струя пара заполнила всю кухню, холодное окно покрылось капельками воды. И только тогда старик спохватился, выключил газ.
Поспешно, чуть ли не воровато, вышла из ванной Катя и, наклонив голову, прошла в свою комнату. Толкнув за собой дверь, отгородилась от старика. Он уже заметил эту ее новую привычку — она отгораживалась от него, не смотрела в глаза, старалась побыстрее прошмыгнуть мимо. Это была разительная перемена — Катя всегда была спокойной и улыбчивой.
Сам того не заметив, старик глухо простонал, направился было к Катиной комнате, но на полпути остановился, вернулся на кухню. Он не знал, что ей сказать, как приободрить.
— Катя! — крикнул он. — Чай!
— Иду, — ответила Катя, но из комнаты не вышла. Старик заварил чай, ополоснул чашки, поставил на стол сахар, нарезал хлеба, вынул из холодильника масло. Простыми, неторопливыми действиями он пытался заглушить в себе непрекращающийся жалобный вой. Не будь дома Кати, и старик бы завыл, протяжно, негромко, со звериной тоской. “Ведь знал, что творится в городе, все знал дурак старый, — казнил он себя. — Что бы тебе выйти, встретить, проводить домой... Нет, с балкона ручкой махал... Домахался...”
Да, старик во всем случившемся винил себя. Единственное, что давало слабое утешение — насильники получат по заслугам. “Но Катя, — простонал он, — Катя...”
— Чай стынет! — опять громко напомнил старик. Он почти кричал, стараясь заглушить в себе непрекращающийся скулеж.
— Деда... Пей без меня.
— Что так?
— Не могу... Ну не могу, — Катя вышла из комнаты и, подойдя, прижалась к его суховатому, но сильному еще плечу. — На себя в зеркало смотреть не могу, — прошептала она сквозь слезы. — Противно.
— Ну это ты напрасно, — без большой уверенности проговорил старик. — Чего не бывает... Мало ли...
— Нет сил, понимаешь?
— На работу пойдешь?
— Не хочу.
— Надо как-то объяснить...
— Говорю же — нет сил.
— Уволят...
— Пусть.
— А знаешь, — старик отстранился и посмотрел Кате в глаза, — я вот сейчас вспомнил... У нас же на третьем этаже врачиха живет, хорошая врачиха, здоровается всегда...
— Ну и что?
— Пусть она выпишет тебе что-нибудь... Больничный лист какой-нибудь, справку... На неделю, а?
— Не надо. Придется все рассказать...
— Ничего не придется рассказывать. И так уж весь дом знает, — неосторожно сказал старик и тут же пожалел, ругнул себя за болтливость.
— Весь дом?! — отшатнулась Катя.
— А как же? Милиция приехала, дверь высаживали, по замкам из пистолета стреляли... Когда этих бандюг увозили, чуть ли не сто человек собралось... Все сходили, на вывороченную дверь посмотрели, руками пощупали, внутрь заглянули... У них, оказывается, это не первый скандал, и раньше случалось кое-что. Не так круто, конечно, но случалось...
— Что же теперь, мне и из дома нельзя выйти?
— Почему нельзя? Можно. Вместе выйдем.
— Пальцами будут показывать, деда!
— Пусть попробуют! Я им эти пальцы быстро повыверну!
— Расспрашивать начнут... — Катя все еще стояла, прижавшись к старику и перед ее остановившимся взглядом, кажется, проносились картины вчерашнего вечера. — Он и говорит мне... А сейчас, говорит, милая, тебе будет немножко больно...
— Пожалел, выходит, — обронил старик.
— Посочувствовал.
— Все-таки схожу к врачихе... Сюда звать не буду, попрошу, чтоб она без тебя выписала больничный лист.
— Не сможет, — Катя отошла, присела к столу. — Она же не по нашему участку.
— Сговорятся, — заверил старик. — Свои люди... Ее выручат, она выручит... Всем жить надо.
— Я не пойду на работу, — сказала Катя, помолчав. — На себя глаз поднять не могу, не то что на людей. Может быть, попозже... Когда-нибудь.
— Ты вот что, — голос старика окреп, в нем прозвучали даже металлические нотки. — Нечего вперед заглядывать. Как будет, так и будет. Ясно? Пока ты дома, спешить никуда не надо, на поезд не опаздываешь. Скажи мне вот что... Тебе врач нужен? Тебе...
— Нет, что ты! — испуганно вскрикнула Катя.
— Подумай. Я бы позвал... Пусть бы наша соседка с третьего этажа заглянула, а? Она как раз по вашим делам. Ты уж скрепись как-нибудь, поговори с ней, расскажи что там и как... Подожди, не перебивай. Не для себя, для меня это сделай.
— Как для тебя? — не поняла Катя.
— А вот так. Я же себе потом не прощу, если что-то неладно будет... И я должен знать, что сделал все возможное, ни от чего не уклонился, ничем не пренебрег... Поняла? Спать не смогу, если врачиха меня не успокоит. Я и так не знаю, что сказать твоим, когда они из этих эмиратов вернутся с барахлом, будь оно трижды проклято!
Катя поднялась, прижалась к тощеватым плечам старика, обхватив его руками, словно в последней надежде, в последней попытке спастись.
— Так я пойду?
— Ну... Иди, — выдохнула она и наклонив вниз голову, скользнула в свою комнатку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54