Токмо Север, дак Двина полгода подо льдом! Волчьей стаей обложили Русь! А этот, что на Москве сидел, — волк. Волк — волк он и есть! В немецких землях опять ляхи, и сами торга не ведут и нам не дают! И Софьины бояре вовсе не мыслят о том, не мыслят о стране! Им — кто боле награбит, да повыше сядет, а мне — чтоб всякая русская баба ходила в серебре и янтаре, а не токмо московские боярыни! Да чтобы детей рожали! И было бы чем их кормить! Чтобы не извелась русская земля! А для этого нужна своя, свободная морская торговля! Свои корабли! Свое море, пес возьми!Херсонес! Надо возрождать Херсонес, раз от него отступили и фряги, и татары. И коли Тегиня поможет мне стать великим князем на Москве, я не я буду, а выстрою свой город в Крыму! В соперники фрягам — русский город! Тогда сами будем возить мягкую рухлядь италийским, фракским и англянским немцам. И тогда пускай попробуют нас куда не пустить! В Царьграде — русское подворье! В Италии — тоже!Генуэзцы спорят с нами, с Византией, как вороны захватывают острова. Для себя? Нет! Все это заберут себе турки! Те самые, что уже съели всю империю. Как сего не видеть? Как не понять, что происходит в мире? Глава 20 После разгрома Сарая воинами Тамерлана ханы забросили свою новую столицу и воротились в старый Сарай, и тут, среди плетневых заборов, в кирпичных дворцах, где тяжелые мунгалы, набитые углем, шлют дымное тепло, среди толпы придворной челяди, надменных жен, заносчивых наложниц, евнухов, вельмож проводили зиму ханы Большой Орды (она уже не была Золотая, как когда-то!). Здесь можно видеться с ханом, и здесь Иван Всеволожский плетет свою паутину лести и оговоров, благо Юрий со своим покровителем отсутствуют.На улице холод и колючий, злой снег. Юный Василий с разгоревшимся, румяным от мороза лицом входит — нет, скорее вваливается победно в низкую дверь русского подворья. Он участвовал в ханской охоте, и сегодня впервые! — своею рукой убил сайгака. Сам подстрелил, сам, свалившись с седла, резал жалко кричащее животное, с тем непонятным горячим чувством не то злости, не то торжества, которое его всегда охватывало при виде пролитой крови. (Неважно, чьей! Отроком любил присутствовать при том, как режут свиней, как взвивается и опадает заполошный визг, сменяясь предсмертным хрипом. Как-то, когда забивали быка, попросил подержать в руках продолжавшее медленно пульсировать бычье сердце.) Сайгака, с торжеством, велел вынести в горницу, и Иван Всеволожский, потаенно улыбавшийся всем причудам юного князя, едва уговорил Василия не разделывать животное тут же на полу, а отнести на поварню.За едой (по настоянию Василия нежную часть мяса убитого животного сразу же, обжарив, подали на стол) оповестил Василия:— Зовут на прием к хану! Меня и тебя!Василий задохнулся восторгом:— Как, уже решили?!Иван широко улыбнулся, раздвинув морщины сухих щек:— Не так быстро, княже! Еще поездим, еще покланяемся досыти! Еще нам Айдара уговорить надо, да и прочих татарских князей!— Всех подкупить серебра не хватит! — возразил, побледнев и начиная что-то понимать, Василий.— Займем у купцов? — так же посмеиваясь, возразил Иван Всеволожский, мотая на палец волосы бороды. — Ну, иди, собирайся! Да лучшее одень! Обязательно бобровый опашень Опашень — старинная русская одежда — долгополый летний кафтан с короткими широкими рукавами.

!И вот они во дворце, среди узорных ковров и чеканных светильников. Чадят мангалы. Хан Улу-Мухаммед (он молод и остроглаз), кутаясь в парчевый, подбитый колонковым мехом халат, молчит, выслушивая цветистые приветствия и уничижительные слова о себе и юном Василии Ивана Всеволожского. Осторожно Иван отводит от себя подозрения в соучастии надругательства над Юрием Звенигородским, воздавая должное знаменитому воину, разгромившему татарскую рать под Казанью, сыну самого Дмитрия Донского, того, который…Василий поглядывает на Всеволожского все с большим недоумением, рвется возразить, опровергнуть, но железная старческая рука Ивана сжимает его запястье: — Молчи! — вновь продолжает цветисто хвалить мудрость хана и заслуги своего соперника.Вечером Василий почти с кулаками набрасывается на Ивана Дмитрича, кричит:— Изменник! Юрьев доброхот!Тот молчит, чуть надменно глядючи на расходившегося молодца. Наконец, когда юнец поутих, выговорившись, предлагает:— Давай скажем, что мы приехали, чтобы уничтожить Юрия и плевать нам на ханскую волю, так? — Василий краснеет. — Не спеши! — строго добавляет Иван. — Токмо не спеши! У нас вся зима впереди. И ради Христа, не мешай мне содеять тебя великим владимирским князем!Василий, так и не поняв ничего, обиженно затихает. За стенами бревенчатой хоромины воет ветер. Метет. Зима наступила всерьез.В ближайшие дни Иван объезжает всех видных беков и мурз, пьет монгольский соленый чай, закусывая желтым кристаллическим сахаром, ест плети вяленой дыни и хурму и только одно выспрашивает, с сугубым недоумением: почему Ширин Тегиня забрал такую власть в Орде? Почему его все боятся? Выспрашивает безразлично, будто бы и мимоходом, и только уж на приеме у князя Алдара начинает слегка поддразнивать хозяина, ненавидевшего (как выяснил Иван) Тегиню. Алдар сопит, склоняет голову (шея собирается тугими складками, топорщится окладистая густая борода. В Алдаре явно много чужой, не монгольской крови!).— А ежели все вместе? — подымает Иван на татарина светлый взор своих серо-голубых глаз.— Хан… — бормочет хозяин.— А ежели и хана уговорить?Так Иван Всеволожский начинает плести свою паутину. Длинную паутину! Долгую! Но когда в конце февраля он снова (уже в который раз!) попадет на прием к хану — дело почти содеяно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50