Вам будут платить за каждый год вперед. Напишите мне расписку в получении восьмисот франков и ребенка».
«Ах, сударь, — сказала матушка, — да ведь я не умею писать. Вот беда-то!»
«Черт подери! — воскликнул незнакомец, обернувшись к своему спутнику. — Досадно!»
Я слышал весь этот разговор с первого до последнего слова, потому что, увидев, как двое незнакомых мужчин входят в нашу хижину, незаметно проскользнул внутрь с черного хода и спрятался за печью.
Когда дело дошло до расписки, я выступил вперед и сказал незнакомцу:
«Я умею писать, сударь, и напишу вам расписку».
«Кто этот человек?» — вскричал незнакомец.
«Это, сударь, мой сын Жозеф, тот самый, про которого вы сказали, что он пошел по плохой дорожке».
«Не про то речь, матушка; пусть господа называют меня как им угодно, я-то знаю, что я человек честный, и с меня этого довольно».
Я вытащил из шкафа перо и бумагу, поскольку понял, что взять на воспитание эту девочку — дело выгодное, и не хотел, чтобы матушка его упустила.
«Диктуйте, сударь», — сказал я, садясь к столу и приготовившись писать.
Незнакомец встал за моей спиной, желая проследить, верно ли я записываю его слова, и принялся диктовать:
«Сего дня, 29 декабря 1782 года, я получил от неизвестного мне мужчины девочку пяти лет, страдающую неизлечимым слабоумием; я обязуюсь от своего имени и от имени моей матери содержать ее в моей хижине или любом другом жилище, какое я изберу, до тех пор пока ее не потребует назад податель этой расписки и половинки луидора, другая половинка которого будет нынче вручена мне».
Тут незнакомец достал из кармана жилета луидор, распиленный пополам самым диковинным образом; впрочем, две его половинки отлично подходили одна к другой. Одну он отдал мне, а другую оставил у себя.
Затем он продолжил диктовку:
«Особа, передавшая ребенка на попечение Жозефа Бланжи и его матери, обязуется, помимо восьмисот франков, выплаченных названным людям в день написания этой расписки, платить им за каждый год содержания девочки триста франков вперед. Если одно из вышеупомянутых лиц умрет, названная сумма будет выплачиваться оставшемуся в живых.
Когда ребенок достигнет пятнадцати лет, уход за ним, возможно, потребует новых затрат; в этом случае будет подписано новое соглашение.
За хороший уход будет выплачено вознаграждение».
«Теперь поставьте свою подпись, — приказал человек в маске, — а пониже распишитесь за вашу родительницу». Я написал внизу:
«Согласен со всем здесь сказанным и обязуюсь вместе с матерью исполнять все, о чем говорится в этой бумаге.
Жозеф Бланжи».
«Может, сударь, вам еще что-то угодно от меня?» — спросил я у незнакомца.
«Угодно».
«Что же именно?»
«Мне угодно только одно — чтобы вы держали язык за зубами».
«Это нам с матушкой не составит никакого труда, — отвечал я, — ведь мы живем в обществе зверей и деревьев, так что болтать нам не с кем. В хижину к нам никто не приходит, а сами мы с матушкой иной раз за день только и скажем друг другу, что „доброе утро“ да „спокойной ночи“. Самый болтливый у нас в доме — Канар. Но он, по правде сказать, не говорит, а лает».
Человек в маске, диктовавший мне расписку, взял ее, внимательно перечел, спрятал в карман вместе с половинкой луидора и сказал матушке:
«Ну, идите сюда и подставляйте передник».
Матушка подошла и приняла от второго незнакомца дурочку примерно в таком же состоянии, в каком застали ее вы.
«А как звать-то ее, сударь?» — спросила матушка.
Незнакомец наверняка испугался, как бы мы не решили наводить справки в соседних церквах, в одной из которых девочку крестили, и отвечал:
«Имя ее вам знать ни к чему, ибо она не откликается ни на какое имя; скажу только, что она католичка».
Затем, повернувшись ко мне, он добавил:
«Ты понял? Единственное, что от тебя требуется, — молчание».
Оба незнакомца вышли из хижины; в дверях один сказал другому:
«Сципион остался с ней».
Тут только я заметил красивого черного пса, который улегся возле печи и явно чувствовал себя как дома.
«Ну-ка, Сципион, — обратился я к нему, — ты что, не слышишь, что тебя зовут?»
Сципион даже не шевельнулся.
Я хотел было прогнать его, но один из наших гостей остановил меня: «Пусть пес живет у вас, — сказал этот человек, — он сильно привязан к девочке, а она никого, кроме него, не узнает. А в плату за его пропитание я позволяю тебе беспрепятственно охотиться на землях господина де Шазле».
Сказав это, он вышел, на ходу бросив псу:
«Оставайся, Сципион, оставайся здесь!»
Сципион, впрочем, судя по всему, нисколько не нуждался в этом разрешении.
— Теперь, господин Жак, — закончил браконьер свой рассказ, вы знаете ровно столько же, сколько и я.
— И вам до сих пор платят за содержание девочки?
— Все до последнего су.
— От кого же ты получаешь деньги?
— От второго человека в маске.
— И после разговоров с ним у тебя не родилось никаких догадок?
— Он ни разу не сказал мне ни единого слова. По-моему, он глухонемой. Со своим спутником он объяснялся жестами, и тот отвечал ему таким же способом.
— И ты больше ничего не знаешь, Бланжи?
— Нет.
— Ты клянешься честью?
— Клянусь честью.
— Вернемся в хижину; я хочу взглянуть на половинку луидора; надеюсь, ты ее не потерял?
— Боже упаси! Она хранится у матушки в шкатулке вместе с косточкой мизинца святой Соланж.
Доктор поднялся и вместе с Жозефом двинулся в сторону хижины.
Десять минут спустя они были уже на месте; открыв шкатулку, Жозеф протянул доктору монету.
Это в самом деле была половинка луидора с изображением Людовика XV; на ней стояла дата — 1769.
Монета была самая обычная, но распиленная так хитро, чтобы исключить всякую ошибку при соединении ее с другой половинкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135