Поэтому он решил, что прежде хозяину доводилось немало путешествовать. Вопросов парнишка не задавал никогда. Сдержанность Гвидо отчасти передалась и ему.
Внезапно объявившийся друг хозяина серьезно озадачил Пьетро. Когда около полуночи раздался звонок в дверь, Пьетро решил, что Гвидо вернулся раньше, чем собирался. Увидев в дверном проеме огромного незнакомого мужчину, Пьетро поначалу слегка струхнул.
– Гвидо у себя? – спросил незнакомец.
Обратив внимание на его неаполитанский выговор, Пьетро покачал головой.
– Когда он вернется?
Пьетро лишь пожал плечами. Мужчину, казалось, нисколько не удивила необщительность паренька.
– Ну что ж, – сказал он, – я подожду.
Он прошел мимо Пьетро и поднялся по ступеням на террасу. Какое-то время паренек постоял в нерешительности, потом проследовал за незнакомцем. Пьетро подумал, что ему надо было бы вспылить и потребовать объяснений, но страх перед незваным гостем внезапно исчез. Человек уселся на один из плетеных стульев, стоявших на террасе, и стал смотреть вниз, на огни раскинувшегося на холмах города. Его манеры чем-то напоминали Гвидо.
Пьетро спросил, не хочет ли незнакомец что-нибудь выпить.
– Виски, – последовал ответ. – Бутылку, если у вас найдется.
Пьетро принес непочатую бутылку виски и стакан, а потом, после некоторого раздумья, спросил, как человека зовут.
– Кризи, – ответил тот. – А тебя?
– Пьетро. Я здесь помогаю Гвидо.
Мужчина налил себе виски, пригубил и смерил паренька из-под опущенных век тяжелым взглядом.
– Иди спать, – сказал он. – Я ничего не украду.
Тогда Пьетро спустился вниз и, несмотря на поздний час, решил позвонить Гвидо.
– Все в порядке, – успокоил его Гвидо, когда он рассказал о визите странного незнакомца, – иди спать. Завтра я вернусь.
* * *
Они готовили обед, когда Гвидо ошарашил паренька внезапным откровением:
– Он американец.
– Кто?
Гвидо указал пальцем в потолок.
– Мой друг. Кризи.
– Но он отлично говорит по-итальянски, как настоящий неаполитанец.
Гвидо кивнул.
– Это я его научил.
Следующей фразой Гвидо еще больше удивил Пьетро.
– Мы вместе служили в Легионе и потом еще довольно долго, пока я не женился восемь лет назад.
– В Легионе?
– В Иностранном легионе, – пояснил Гвидо, – во французском.
Теперь паренек был совсем заинтригован. Для него, как и для большинства, эти слова имели особый смысл. И то, что они подразумевали, сильно отличалось от действительности. В его голове сразу же засверкали яркие картины: песчаные барханы, затерянные в оазисах крепости и неразделенная любовь.
– Я вступил в него в 1955 году в Марселе. – Увидев на лице Пьетро неподдельный интерес, Гвидо улыбнулся. – Прослужил там шесть лет. – Он перестал резать овощи, и обычно ничего не выражавшее лицо его как-то смягчилось от нахлынувших воспоминаний. – Все было совсем не так, как ты думаешь. Там все было по-другому. Хорошее было время – лучшие мои годы.
* * *
Мысленно Гвидо перенесся в далекое прошлое, в 1945 год, – так на него подействовали приезд Кризи и явное любопытство Пьетро. Тогда ему было одиннадцать лет. Отец его погиб в Северной Африке. На руках мальчика был вечно голодный шестилетний брат, да и сам он постоянно хотел есть. От всех несчастий у их матери было одно оружие – молитва, причем чем тяжелее им было, тем дольше и упорнее она молилась в церкви Позитано.
Гвидо ее верой в фатальную неизбежность происходящего не обладал. Он прошел пешком пятьдесят километров до Неаполя, зная, что там – американцы, а значит, и пища.
В городе он пополнил армию малолетних воришек и попрошаек и вскоре оказался одним из наиболее одаренных ее бойцов. Парнишка был смышленым, что не мог выпросить, то попросту крал. В подвале, где на ночь собиралась шпана, он устроился в удобном углу, и очень скоро стал предводителем полудюжины таких же сорванцов, ночевавших в том же подвале. Вскоре Гвидо прекрасно изучил американцев, узнал и их слабости, и их щедрость.
Он наперечет мог назвать все рестораны, в которых они ели, бары, где они пили, публичные дома, которые они посещали, и женщин, с которыми они встречались. Парнишка прекрасно понимал, что клянчить деньги надо тогда, когда они выходят в подпитии из баров и винные пары распаляют их щедрость. А лучшее время для воровства наступало, когда они были с женщинами и зов плоти отвлекал их от всего остального. Гвидо до тонкостей изучил все повороты узеньких, мощенных булыжником улочек и выжил. Раз в неделю он ходил по прибрежной дороге в Позитано и нес с собой шоколад, банки с мясными консервами и деньги. Элио больше не голодал, а мать продолжала молиться и ставить в церкви свечи, довольная, что вера ее принесла плоды и молитвы ее были услышаны Господом.
Голод и нужда – не лучшие советчики в вопросах морали. Общество, которое не в состоянии обеспечить своим гражданам достойный образ жизни, не может требовать от них соблюдения законов. Гвидо так и не вернулся больше в Позитано. Неаполь стал его школой, кормушкой и надеждой на будущее. После того как положение его достаточно упрочилось, он дальше продвигался по жизни благодаря природной смекалке.
К тому времени, как ему исполнилось пятнадцать лет, Гвидо стал признанным вожаком дюжины таких же сорванцов, как он сам, организованных в банду, которая могла украсть все, что плохо лежало. Детство обошло его стороной. Ни ребячьи игры, ни нежные чувства не были ему известны. «Хорошо» – означало для него сначала выживание, потом обладание. «Плохо» – слабость и арест. Он рано узнал, что ключ к главенству над другими – дерзость. Остальные смотрели на него и выжидали, а когда он совершал очередной дерзкий поступок, признавали его лидерство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114