Нильс и Холланд у насоса, Торри в подвенечном уборе, благотворительный маскарад — мама в отцовском смокинге и папа в мамином красном платье и старых резиновых рыбацких сапогах, две пожилые леди в матросских шароварах широко улыбаются по разные стороны теннисной сетки — сестры Ады, Жози и Фаня.— Да, наверное. Они считают, что не должны приезжать, потому что... из-за того, что случилось, но я считаю, я считаю, мы не должны все время ходить с вытянутыми физиономиями, и они должны приехать, как собирались. Хотя, думаю, они могут задержаться до середины следующего месяца. Достаточное время, чтобы все улеглось.Он просиял:— Значит, времени еще много.— Для чего, детка?— Для подготовки представления! — воскликнул он радостно, стараясь ее приободрить. Каждый год во время визита тетушек устраивалось представление в амбаре, обычно с благотворительной целью. Волшебный фонарь проецировал на простыню цветные открытки и немые фильмы Чарли Чаплина, тетя Жози наигрывала «Да, у нас нет больше бананов» или «Не доводи Лулу», после чего изображала Бетти Буп или Мэй Уэст. Потом piece de resistance, магическая, с Холландом в плаще и цилиндре и Нильсом, ассистирующим ему в зрительном зале.— И Чэн Ю приедет снова, — добавил он, напоминая о карнавале пожарных в честь Четвертого июля, о фокуснике, который в прошлом году показал поразительный трюк: на глазах у всех он повесился, но в последний миг саван, укутывающий его, спал, петля затянулась впустую, и — оп-ля! — вот он, Чэн Ю, в проходе, живой и улыбающийся! Чэн Ю — Чудо Исчезновения. Потрясенные замечательным фокусом, Холланд и Нильс долго играли в него, пытаясь разгадать тайну трюка.— И? — спросила Александра, которая все позабыла. — Что из этого? — Нильс снова описал ей, как они пытались разгадать тайну повешения. — Да, да, милый. Это будет чудесно, я уверена. Ваши фокусы... такие замечательные...Она отвернулась. Увидев в ее руке книгу, он расцвел:— Ага. Ты кончила «Добрую землю», значит, можешь начать «Антония Беспощадного», как только его сдадут в библиотеку.— Да, милый. Благодарю тебя. Будь добр, пойди переоденься.Он сжал ее руки, потянулся щекой к щеке, хотел поцеловать. Опережая его, она поднесла платок к губам, отвернулась, притворно закашлялась. О, мама, бедная мама, думал он, я знаю. Но что он может сделать для нее? Как ей помочь? Что сказать ей, чтобы освободить ее от мыслей, заключенных у нее в голове, от тех непроизносимых слов, которые, он знал, она никогда не скажет? Он посмотрел вниз, на ее крохотные комнатные туфельки, очень красивые, папа купил их в Гибралтаре, их и черепаховый гребень, когда возвращался из-за океана. И еще обезьянку из резного коралла — их там целые стаи, диких обезьян, бегают по скалам, — ее она прикалывала, когда одевалась для выхода. Сколько усилий отнимал у нее туалет: никогда бы она не вышла за ворота без чулок. Прежде чем отправиться на трамвайную остановку, тщательно выбирала костюм, перчатки и сумочку в тон, шляпку с несколько фривольной вуалькой. Когда она шла мимо, все оборачивались, кивали, дружески кланялись. «О, это Александра Перри, — говорили ей вслед. — У нее добрый глаз». Это правда. Улыбка ее лучилась добротой, и она щедро одаривала ею свою семью.— Мама, — тихо сказал он. Она издала горлом сдавленный хриплый звук и покачала головой.— Ничего, милый. — Попробовала засмеяться. Взгляд ускользал; в полуденном свете лицо ее слабо светилось изнутри. Она обдернула платье, приподнялась в кресле, потом, передумав, уселась снова — как будто усилие показалось ей чрезмерным.— Пока, мама. Я зайду позже.— Да, милый, конечно. Заходи, пожалуйста. И давай постараемся, чтобы в доме было тихо, чтобы не беспокоить тетушку Ви, ладно? — Она послала ему вялый воздушный поцелуй. Когда он вышел, она поднялась и побрела по комнате, сжимая и разжимая кулаки, ударяя себя по вискам, будто хотела запечатать мысли, что прятались у нее в голове. Какое-то время спустя она вернулась к туалетному столику, где из-под шарфов в левом ящике извлекла бутылку. Нацедив воды из графина, заботливо приготовленного Винни, она добавила виски и, вернувшись в кресло, опять устремилась взглядом к бледно-лиловым пятнам клевера возле колодца. * * * В задней части дома Перри крыша едва-едва связывает вместе два крыла, северное и южное, поскольку каждое расползается, как лоскутное одеяло, во все стороны: темные проходы, неожиданные повороты, лестницы в самых неподходящих местах и странные, неправильных очертаний комнаты. Одна из них, над кухней, со своим отдельным черным ходом, теперь была оборудована под детскую. А когда-то это была «инвалидная комната», отведенная специально для эксцентричной тетушки («безумная, как Шляпник, старая тетушка Хатти»), которую семья взяла под свою опеку, вместо того чтобы сдать в богадельню. Теперь, выкрашенная желтой краской, с белыми филенками, веселая, солнечная, она называлась просто «комната мальчиков». Там стояли две одинаковые кровати на колесиках, у каждой в ногах — комод, сколоченный отцом, два одинаковых комода, отличающиеся лишь буквами X для Холланда и Н для Нильса. Под потолком модели самолетов из папиросной бумаги и бальсы, на полках выставка мальчишеских сокровищ: армия оловянных солдатиков, горный хрусталь и чертов палец, пачка трамвайных билетов, коллекция марок, растрепанные книги, глобус, а над полками — опускающаяся школьная доска с набором картинок, прозванная в семье «доска Чаутаука». Последний штрих эксцентричного юмора: выгоревшая на солнце голова ястреба, в одну глазницу вставлен красный велосипедный катафот, гипсовый бюст, увенчанный оленьими рогами, челюсть лисы, и на зубах висит грудная косточка индейки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66