..Он ушел тогда, переместился в какую-то другую страну, в какую-то незнакомую местность, где все было в тумане, где голоса людей доносились как бы издали (видение колодца там было из милосердия уничтожено), когда они с бледными печальными лицами приходили, собирались в круг и смотрели на него сверху вниз. Чужие лица. Незнакомый мужчина с серебряным кружком и резиновыми трубками в ушах; другое лицо, беспокоящее своей похожестью на кого-то полузнакомого; далекие переговаривающиеся голоса.«Травмирующее воздействие... шок... это пройдет». — «О, ради Бога!» — «Миссис и мистер Фоли внизу в гостиной... говорят, кольцо не снимается с пальца...» Услышав это, он в тревоге приподнялся, хрип сорвался с его губ: «Нет... нет...»«О чем это он — о кольце?» — Другой голос, удивленный. «Что вы говорите — кольцо? Какое кольцо?» — «Золотой перстень его отца, с соколом на печатке. Он не должен был надевать его. Пальцы распухли, и кольцо не снимается. Мистер Фоли спрашивает, что ему делать?» Пауза, потом: «К черту кольцо! Забудьте о нем... не до этого... все это... ничего, кроме сожаления. Нет, погодите — скажите ему, пусть оставит кольцо... оставит на пальце у мальчика, будет лучше, если мы его похороним вместе с ним, спрячем под землей... сколько еще вреда он принесет, этот перстень... пусть его похоронят».Подождите! Нет! Кольцо? Перстень для Перри? Его не станет? Нет! Да, говорят они, сделав строгие лица: они все пришли к нему, наставили на него пальцы, будто отгоняют чертей, заклинают нечистую силу, изыди, изыди! Ужасный ребенок, конец ему, конец и кольцу. Неспроста он так его хочет, это порча! И если правая твоя рука соблазняет тебя... Оно должно быть похоронено, конечно. Да будет так... да будет так...Нет! Не-е-е-ет!Блеск серебра, быстрый укол, покой. Он уснул. Беспокойный, полный сновидений сон, ужасные, несчастные сны: всюду ночь, можно кое-что разглядеть, безлюдный, заброшенный ландшафт, но все это ночью, небо и земля покрыты тьмой. И из самого сердца тьмы летит сокол-сапсан — не та золотая птица-флюгер, а другая, живая, кричащая, и крылья ее мягко машут. Потом темные крылья становятся белыми и птица превращается в другое существо, превращается — в ангела! Ангел Светлого Дня! Смотри, как развеваются ее белые одежды, крылья ритмично поднимаются и опускаются, лицо такое милое и любящее, на губах улыбка. Смотри, как простирает она руки, как они манят... манят...А вот он идет — Другой, — весь озаренный золотыми лучами, и Сокол-Сапсан с хищными глазами сидит на его плече. Он протягивает руку, ту руку, и на том пальце надет перстень. Вот Ангел окутывает его своими крыльями, и на глазах у Нильса все они улетают, Ангел, дитя, птица — перстень. Нет, погодите — не уходите! Постойте!Но он не может остановить их. Дальше, дальше уходят они, в глубокую тьму. Шепот: прощай... угасает... угасает... И остается лишь память о лице, знакомом лице, улыбающемся, насмешливом... чьем? * * * Он просыпается.Стоит в комнате; это другая комната, темнота и молчание, занавески задернуты, воздух спертый — это гостиная. Гроб. Золотые шнуры с кистями, запах гладиолусов, уже слегка привядших, улыбающаяся «Мадонна с младенцами»... Шеффилдские канделябры, тусклые огоньки свечей. Он протянул руку. Поднял крышку. Смотрел в лицо, это лицо. Это не сон. Но почему такое молчаливое, такое холодное, такое неподвижное? При тусклом освещении кожа казалась гладкой, бледной и холодной; невозможно было различить следы когтей, сломанные кости, синяки и ссадины.— Холланд? — Нет ответа. Он еще здесь — это не сон. Бесконечно долго стоял он, глядя на лицо на подушке, сатиновой подушке. Бдение.Лицо спящего.Вечным сном, похоже.Он созерцал в покое. Смотрел, смотрел, смотрел. Он смотрел на закрытые веки. Какое-то время спустя комната стала сжиматься вокруг него, тишина превратилась в одно огромное молчание, неподвижное и бесконечное, воздух начал уходить, стало трудно дышать, чувства слабели, пол наклонился. Холланд? Черт побери, еще мгновение спустя его рот казался напрочь лишенным выражения, или, точнее, он будто застыл, произнося какой-то звук, как у статуи. Теперь казалось, что уголки рта приподнялись в двусмысленной улыбке. Он наклонился ближе. По сравнению с его собственными эти губы казались твердыми, ненастоящими, резиновыми. В ноздрях запах, специфический, медицинский, вроде формальдегида: напоминает об уроках биологии. Он затаил дыхание, сказал про себя: «Открой глаза». Мольба, переход от надежды к отчаянию и обратно. Нет, глаза оставались закрытыми. Пальцем он поднял одно веко, потом другое. Серебристый блеск белков в свете свечей.— Вот так, так лучше. — Действительно намного лучше, этот легкий блеск глаз. — Лучше. — Казалось, он услышал, как кто-то повторил слово, чисто и точно, а секундой позже — эхо. Лучше-лучше-лучше-лучше... Пораженный, он прижал руку к губам, не шевелясь, чтобы не разрушить чары. Он сосредоточился...— Холланд... Холланд. Холландхолландхолланд... Снова затаил дыхание.— Как это было? Это было? — пришел ответ, — это было — этобыло — этобылоэтобыло... Замечательно. Он почувствовал, как забился пульс, крохотная вена под левым глазом.— Тебе удобно?Да, достаточно удобно. Нильс начал дышать снова — ответ удовлетворительный. Похоже, ему действительно удобно, голова чуть склонилась в знак согласия, плечи приподнялись.— Хорошо, — сказал он, и Холланд тоже сказал: «Хорошо», и они улыбнулись друг другу. Мгновение спустя он услышал шепот Холланда, четко различимый в молчании комнаты.— Подойди ближе, младший братец. — Глаза блестели при свете свечей, запах стал сильнее, тяжелее, стойкий лягушачий запах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66