Дело есть дело, и человеку, которому платят за обслуживание других, следовало бы обратить все внимание на работу.
В просторном зале с мраморным полом при ослепительном электрическом освещении сидело человек пятьдесят. Ради их развлечения кругом расставили изрядное количество вместительных плевательниц с широким зевом. Большинство мужчин были в сюртуках и цилиндрах. Мы в Индии надеваем подобное только на свадьбу, да и то, если эти вещи отыщутся в гардеробе. Мужчины поминутно сплевывали, вероятно из принципа. Плевательницы стояли на лестницах, в спальнях и даже в интимных отделениях, а особенно щедро "украшали" бар, сводя к нулю окружающее великолепие. Они не занимали места зря и смердели всюду.
Не успел я почувствовать, что мне дурно, как со мной схватился еще один репортер. Он во что бы то ни стало хотел установить точную площадь Индии в квадратных милях. Я посоветовал ему обратиться к Уитейкеру*. Он не слышал этого имени и желал получить сведения только из моих уст, но я не сказал ни слова. Тогда он, как и первый, перешел на журналистику. Я рискнул высказать мысль, что людей, которые занимаются этой профессией в нашей стране, очень заботит экономия бумаги. "Это как раз то, что нас интересует, - сказал он. - А что, газеты в Индии содержат репортеров, как у нас?" - "Нет", - отвечал я, сдержавшись, чтобы не добавить "слава богу". "Почему?" - спросил он. "Они погибли бы".
Это напоминало разговор с ребенком - маленьким невоспитанным человечком. Каждый вопрос он начинал примерно так: "Теперь расскажите об Индии вот что" - и далее перескакивал с одного на другое без всякой последовательности. Это не раздражало, а скорее интриговало меня. Человек стал настоящим откровением. Я предлагал уклончивые лживые ответы - в конце концов они не имели значения, все равно репортер не смыслил ни в чем. Молю только об одном: - чтобы никто из читателей "Пионера" не познакомился с тем чудовищным интервью. Этот малый выставил меня идиотом, способным нести много больше чепухи, чем было дозволено свыше, а его циничность и невежество исказили даже те жалкие сведения, которые он сумел заполучить. Тогда я подумал: "Американской журналистикой стоит заняться. А пока позабавимся".
Никто не поднялся навстречу, чтобы рассказать о достопримечательностях, не вызвался оказать помощь. Я остался в полном одиночестве посреди огромного города белых. Инстинктивно мне захотелось подкрепиться, и я "ткнулся" в бар, увешанный плохонькими салонными полотнами. Какие-то люди в шляпах, сбитых на затылки, словно волки, глотали что-то прямо со стойки. Оказалось, что я угодил в заведение под названием "Бесплатный ленч" (платишь только за спиртное и получаешь еды вдоволь). Даже если вы обанкротились на сумму чуть меньше рупии, в Сан-Франциско можно великолепно насыщаться целые сутки. Запомните это - вдруг сядете на мель в этих краях.
Позднее я приступил к всестороннему, но бессистемному изучению улиц. Я не интересовался названиями. Мне было достаточно того, что тротуары кишели белыми мужчинами и женщинами, сами улицы - грохочущим транспортом, и рев большого города действовал успокаивающе. Вагончики-фуникулеры сновали во все четыре стороны света. Я пересаживался с одного на другой, пока ехать стало некуда. Сан-Франциско разбит словно на песчаных россыпях пустыни Биканир*, и любой старожил расскажет, что примерно четверть территории города отвоевана у моря. Остальные три четверти - унылые песчаные холмы, усеянные домишками.
С точки зрения англичанина, здесь ничего не предпринято для того, чтобы хоть как-то выровнять местность. Впрочем, с таким же успехом можно нивелировать бугры Синда*. Вагончики-фуникулеры практически привели город к одному уровню. Им все равно - подниматься или опускаться. Они плавно скользят по маршрутам из одного конца шестимильной улицы в другой, могут поворачивать почти под прямым углом, пересекать другие линии и, насколько мне известно, прижиматься вплотную к стенам домов. Чем они приводятся в движение - скрыто от глаз, однако время от времени навстречу попадаются пятиэтажные здания, где гудят машины, которые наматывают бесконечные канаты, и всякий посвященный расскажет, что там спрятаны механизмы. Но я вообще перестал чем-либо интересоваться. Если провидению угодно гонять вагончик фуникулера вверх и вниз по какой-то трещине в земле и за два с половиной пенса мне дозволено ездить в этом вагончике, зачем докапываться до истоков этакого чуда? Предпочтительнее выглядывать из окна, наблюдая, как магазины уступают место тысячам деревянных домишек, достаточно вместительных, чтобы вселить человека с семейством. Позвольте уж поглазеть на людей и попытаться установить, чем же они отличаются от нас - своих предков.
Они заблуждаются, полагая, что говорят по-английски (на "инглиш"). Меня успели пожалеть за мой "английский акцент". Сам соболезнующий пользовался языком воров. Остальные тоже. Там, где мы ставим ударение впереди, они смещают его назад и vice versa. Там, где мы тянем "а", они делают его кратким, а слова настолько простые, что их нельзя исказить, произносят под самым куполом головы. Как это им удается?
Оливер Вендель Холмз* утверждает, что за носовой акцент несут ответственность школьные мэм-янки, яблочный сидр и соленая треска восточного побережья.
Индиец (Хинду) остается индийцем, он - брат человеку, который понимает его наречие. Француз остается французом, потому что говорит на родном языке. У американцев нет своего языка. Это диалект, слэнг, провинциализмы, акцент и прочее. Наслушавшись американцев, я перестал ощущать красоту прозы Брета Гарта, потому что теперь в раскатах ритмических строк писателя мне мерещатся каденции своеобразной речи его соотечественников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136