Оттуда по всей стране расходились подстрекательские известия о том, что «любящий поляков прусский король не допустит заключения антитурецкого союза, что польская шляхта, пользуясь затруднительным положением Австрии, должна силой вернуть Галицию, что прусская армия в этом случае окажет вооруженную поддержку. В Варшаве неистовствовал молодой фантаст, литератор и путешественник Ян Потоцкий. Этого разнообразия ради настропалили в Вене, что Пруссия собирается захватить Великопольшу, и он сеял панику различными воинственными антипрусскими прокламациями, отпечатанными в собственной типографии на Рымарской улице.
Одновременно он резко нападал на русского посланника в Варшаве Штакельберга за то, что тот не очень галантно вел себя на каком-то приеме. Эта политическая деятельность литератора-оригинала, хотя и не направленная непосредственно против короля, страшно изводила Станислава-Августа, так как приносила ему множество неприятностей и от прусского двора, и от оскорбленного Штакельберга.
Что же делает польский король, чтобы обуздать накануне сейма распоясавшихся магнатов-оппозиционеров? Он старается сделать это путем… дипломатических переговоров с правительствами держав, разделивших Польшу. Русского канцлера Безбородко он просит образумить гетмана Браницкого. Князь Потемкин обещает заняться Щенсным-Потоцким. Относительно же Чарторыского, большинство владений которого. находится под властью Австрии, посылают конфиденциальные ноты канцлеру Кауницу в Вену. Разве что с Яном Потоцким король справляется домашними средствами: «Я велел передать его матери в Вену, чтобы она уговорила его покинуть Варшаву, где он может нажить неприятности».
Но, помимо магнатской оппозиции, есть еще шляхетская орава, буйствующая на воеводских сеймах, и есть варшавская улица. Сеймовой оппозиции впервые удалось установить контакт с широкими кругами общества. Агитаторами ее становятся политические писатели из обедневшей шляхты и такого же бедного духовенства. Доверенные Коллонтая и Игнация Потоцкого тайно совещаются с деятелями просвещенного мещанства и проникают в среду ремесленников. Похоже на то, что политика перестает быть исключительно магнатской игрой. В нее входят новые люди, взгляды и стремления которых не зависят от факта обладания земельными угодьями под властью той или иной соседней державы. Варшава чутко ловит все отголоски крымских сражений и вдохновляется велеречивыми обещаниями берлинского двора. Она настороже, она взбудоражена и как никогда интересуется происходящими событиями.
Станислав-Август знает обо всем этом, но он не может, подобно князю-подскарбию, обидеться на Екатерину и порвать с традиционной политикой своего правления. Король стал невольником им же предложенного союза и, несмотря на ухудшившиеся условия, вынужден был по-прежнему восхвалять его перед народом.
Пропаганда непопулярного пакта началась гораздо раньше. Первым фактом, широко использованным для пропагандистской акции, стало постигшее королевскую семью несчастье. В битве под Сабачем был тяжело ранен двадцатипятилетний полковник австрийской армии князь Юзеф Понятовский, младший племянник короля. Королевская партия принялась славословить небывалое геройство молодого князя, а общественное мнение восприняло это без издевки. В Польше всегда питали чрезмерное уважение к воинской доблести, обагренной кровью. Кроме того, это был единственный Понятовский, пока еще не замешанный ни в одной из семейных афер. Но воевать с турками все равно никто не был расположен.
По мере приближения сейма королевские призывы «возродить традиции Собеских» принимались обществом все прохладнее. А основной пропагандистский акт, имевший место в Варшаве 14 сентября, был воспринят уже только как веселое развлечение. В этот день в Лазейках был открыт памятник Яну III Собескому, а также продемонстрирована довольно дорого обошедшаяся «карусель», в которой четыре рыцарские дружины расправлялись с куклами, представлявшими турок. Единственным результатом этой антитурецкой демонстрации были язвительные насмешки над королевской партией. Невольным виновником этого стал организатор представления надворный маршал Александрович, который из чрезмерного рвения сделал билеты на «карусель» доступными только королевским сторонникам. Оппозиция немедленно откликнулась на это целым рядом более или менее удачных сатирических произведений, в которых сторонники короля были названы «прихлебателями». Кличка эта так и прилипла к королевской партии и была в ходу все время, пока длился сейм. На другой день после «карусели» на постаменте только что открытого памятника Яну Собескому появилась анонимное двустишие:
Обошлось это дело в сотню, а я заплатил бы двести,
Если бы Ясь воскрес, а Стась на его был бы месте.
Двустишие немедленно обошло всю Варшаву, вызывая всеобщий восторг. Столь резко и прямо по адресу короля еще никогда не проезжались. Придворные поэты пытались отпарировать столь чувствительный удар. Дружественный королю аноним (скорее всего, епископ Нарушевич) предпринял попытку травестировать двустишие:
Обошлось это дело в сотню, а я бы и жизни лишился,
Если был бы в нас Стася дух, так в Стасе бы Ясь возродился.
Вряд ли эта вымученная защита порадовала Станислава-Августа. Организатору «четверговых обедов» можно было поставить в вину многое, но в стихах-то уж он разбирался.
Спустя две недели после «карусели» выяснилось, что все это пропагандистское «гала-представление» вообще было ни к чему. Вопрос об антитурецком пакте разрешился помимо короля и народа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62