По своей слепошарости он постоянно делал в ООС что-то не то, за что был нещадно бит. Не получал давно полагающегося ему звания "заслуженного артиста ООС", хотя блестяще бил чечетку. "Жидом" его, кроме Заварова, не называл никто, а Петраков даже предложил учредить очередное почетное звание - "заслуженный еврей ООС", но остальные старшины идею не поддержали.
Фридман понял Саню с полуслова и радостно захихикал.
- Правильно, сэр, понесем шпану капитально, чтоб я так жил! Мне сейчас, правда, полегче с ними стало, но я старый еврей и человек мстительный.
- Почему тебе стало полегче? - спросил Саня.
- Да потому, что вы мое место заняли, уважаемый! Заваров на меня свою желчь изливал, а теперь на вас, пардон, переключился. Я его, паскуду, уже зарезать хотел ночью.
- Зарезать? - подивился Саня, а Фридман примолк, покосился на него, помолчал, потом сказал очень тихо.
- Ладно, Саня, вы мне кажетесь приличным джентльменом. И уж если мы куем такой заговор, то я кое-что вам сейчас покажу. Но если продадите меня, то, извините мадам, я вас зарежу.
Не понимая, что хочет сказать своими странными словами Фридман, Саня следом за ним вышел из Кают-компании. Они добрались до койки Фридмана, стоявшей под окном. Сосед его лежал, закрыв глаза, подняв коленки, убрав руки под одеяло, улыбался, кривился и не очень скрывал, что усиленно занимается рукоблудием. Фирсов на сегодня официально разрешил.
- Заслоните меня от дверей. - прошептал Фридман.
Саня пересел к спинке койки, Фридман сунул руку под матрас, покопался там, потом прижался к Сане и прошептал.
- Смотрите, Саня.
Саня посмотрел и увидел в руке Фридмана сверкнувшее лезвие тонкого, длинного ножа для резки хлеба. Саня не понял, удивился ли он или испугался.
- Во черт... Мишка, где ты его достал?
- Подарил один "афганец". Он его на кухне спер месяца два назад. Три раза обыск делали, все перевернули, но так и не нашли. Я этому "афганцу" письма домой в стихах писал. Его невесте. Ну как - нужный для дела прибор?
- Опасно. - ответил Саня. - Если только на самый худший случай, когда нас убивать начнут. Кто ещё про нож знает?
- Петраков догадывается, Заваров уверен, что он у меня, Сухишвилли предлагал бутылку водки втихаря и десять пачек сигарет. Ему санитар Петрович все за деньги таскает, даже выпить.
- Острожней, Мишка. Лучше выброси его в форточку.
- Еще чего! Ну, когда прикажете начинать мятеж, сэр?
- Наберем восемь человек и начнем.
- Логично, сэр. - подумав согласился Мишка. - Восемь на восемь. Рекалов и Смирницкий без участия. Так что восемь на шесть, должны управится. Сложней будет потом удержать новый порядок.
Они негромко побеседовали о "новом порядке", совершенно выпустив из внимания, что при составление плана мятежа допустили серьезную ошибку. Шесть человек старшин, восемь человек - мятежников. Все правильно. Но остальные почти тридцать человек жмуриков в расчет не принимались. Предполагалось, что эта инертная масса будет смирно лежать по койкам, ожидая результатов гражданской войны в ООС. Не принимать их в расчет было нельзя, а потому это и оказалось в дальнейшем страшнейшей ошибкой.
- Ну, сэр. - закончил беседу Мишка. - Как говорят у нас в Одессе, три фута чистой воды под киль вашего корабля добрых начинаний!
- Ты одессит? - спросил Саня.
Мишка хитро глянул искоса.
- Ну, вам скажу правду, поскольку вы мне внушаете доверие... Нет, сэр, я не одессит, это болтовня для понта. Я коренной москвич. Вот когда этот бардак в нашей с тобой жизни кончится, приедешь в Москву, найдешь улицу Кирова, на ней Московский Главпочтамт. Встанешь к нему спиной и под углом, через улицу - первый дом, первая парадная, первый этаж со двора. Это и есть место, где жили прадедушка, дедушка, бабушка и папа с мамой Фридманы. Там же умрет и мой внук, не говоря про меня - Михаила Михайловича Фридмана. Приедешь и напьемся мы с тобой до поросячьего визга. И все это забудем.
Фридман снова запрятал свое оружие, сосед-онанист справился со своей сексуальной задачей и заснул. Саня вошел в Кают-компанию, где его радостно встретил гигант Зинович.
- Земелечка! Это же я тебя из тюрьмы, из-под койки вытащил! Я теперь старшина!
- Шкура ты, а не старшина. - ответил Саня и белорус потерялся.
- Как это, земелечка?
- Купили тебя на звание, вот и все. А я под койкой оказался из-за тебя.
- Дак я же знаю, знаю, я про то очень помню! - сбавил тон Зинович. Меня ж за просто так не купишь! Они же фашисты, что я совсем чурбак, не вижу, да?
Ну, что ж, подумал Саня, этот, пожалуй, тоже в нашей команде. Удачный день.
Но день оказался очень большим праздником. Перед обедом дежурная сестра принесла Сане распечатанное письмо от матери. Она писала как всегда сумбурно, а от радости делала много ошибок. Но главное было понятно: отцу несколько деней назад дали, наконец, звание генерала и должны были отправить служить в ГДР. Что было и почетно, и выгодно. Матушка сообщила, что по её мнению, звание отец получил не без его, Сани помощи. Он, отец, гордился тем, что его сын служит рядовым в Афганистане. Это соответствовало его принцам. Мать, конечно, не обратила внимание на то, что у Сани сменился номер полевой почты. Она вообще жила в своем мире, за спиной отца и всю жизнь занималась только семьей. О брате Геннадии она тоже писала радостно. Она относилась к нему даже лучше, чем к родному, то есть к Сане. Геннадий ушел из офицерского училища в Риге, потому что они перезжают в Москву. Отца уже перевели из Прибалтийского военного округа. Теперь они будут жить в Москве! То есть возвращались туда, где были когда-то корни семьи.
Саня так обрадовался этому письму, словно вдохнул свежего воздуха.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145