И побежал то ли под бандитский, то ли под милицейский свист в рассветную мглу - не оглядываясь и не различая дороги. Лишь когда вылетел на Ленинградское шоссе, то остановился и, заметив подъезжающий к остановке автобус, сделал последний рывок и прыгнул в салон.
Автобус оказался экспрессом и без остановок пыхтел до метро "Речной вокзал". Севрюк забился в угол на последнем сиденье и сдирал с брюк и пиджака лохмотья скотча. Не по сезону он был одет, но никого из малочисленных пассажиров не удивил, все давно уже привыкли к чудесам "постперестроечной" эпохи.
В метро он проник (не ездил лет пять уже) тем же способом, каким проникал в школьные годы - придержал незаметно "клыки" турникета - благо, не было ни одного мента - и бегом помчался вниз по эскалатору.
То, о чем он размышлял в багажнике, было забыто, стерто, разорвано и растоптано. Сейчас - домой на 2-ю Тверскую-Ямскую, в джакузи, потом выпить - и к Танюшке, под одеяльце...
Консьержка Виктория Семеновна Филимонова, мощная пятидесятилетняя тётка в униформе, тоже не удивилась жильцу, вбежавшему в подъезд в мятом костюме, покрытом какими-то чешуйками. За шесть лет работы Филимонова насмотрелась всякого, натерпелась многого; устраивалась в приличное место, к солидным людям, а оказалось - пьянь, шваль, фулиганьё. Видела Филимонова и цыган с гитарами проклятыми, и бесчувственные от выпитой водки тела, вываливающиеся из личных вертолетов на газон, и стрельбу из автоматов, пистолетов и пулеметов, и семь трупов на том же газоне после взрыва противотанковой гранаты, и на нем же - бесстыдный группенсекс.
Филимонова только ехидно посмотрела вслед Севрюку и прошептала: "Беги-беги...". И подумала: "Ничего, станет наш Зюганыч президентом отольются тебе, буржую проклятому, наши слезки пролетарские". Впрочем, Филимонова никогда никаким "пролетарием" не была, всю жизнь работала то вахтером, то лифтером, то газетным киоскером. Да и нынешнее место оплачивалось вовсе не по-пролетарски: три сотни настоящих долларов. Но Филимонова не пропускала по возможности ни одного митинга коммунистической партии, а в свободное время распространяла среди жильцов газету со странным названием "ПРАВДЫ КРАСНОЕ ЛИЦО".
Севрюк не сразу стал открывать дверь, вначале прислушался: нет ли бандитской засады? Но сразу же отмел подобный вариант: если уж и приедут, то не сюда, а в офис. Или на улице прихватят, как вчера вечером...
Он махнул рукой, тихо, стараясь не щелкать замком, открыл дверь, вошел в прихожую и осторожно снял дорогие сапоги из желтой кожи. Еле удержался, чтобы не крикнуть, как в былые годы: "Танюшка! Муж пришел! Люби его!"
На столе в гостиной стояла початая бутылка "Текилы". Вадим Анатольевич не удержался и отхлебнул прямо из горлышка - нужно было разрядиться, дать толчок нервной системе, кровеносной системе. Ожгло.
И вдруг он услышал доносящийся из-за двери спальни странный звук - как будто урчал электромотор. Согласно всему происшедшему "до того" и благодаря коварной "Текиле" Севрюка сразу пронзила нелепая и страшная мысль: Танюшку пилят электропилой. Но это предположение было отвергнуто мгновенно: если бы Танюшке только показали электропилу, она бы завизжала на смертельную дозу децибел.
Севрюк подошел к двери спальни, осторожно приоткрыл её и всунул в щель голову.
Бронзовый ночник с тремя наядами и красным шелковым колпаком красиво подсвечивал мускулистое тело Алика Запекушина. Атлет, говнюк, каскадер, сволочь, автогонщик, свинья и паскудный пидор возлегал (именно так!) на белоснежных простынях. Рядом сооблазнительно сияла Танюшкина попка, и на нее-то, на попку, положила эта гнида свою накачанную волосатую ногу.
Храпели они поочередно, Танюшка слабо гулила, словно малолетняя, а Алик урчал и чмокал губами.
- Севрю... севрюшка моя, - сказал он шепотом и, скрипнув зубами, перевернулся на спину.
Вадим Анатольевич прикрыл дверь и отправился в ванную. Там, в зеркальном туалетном шкафчике, он не нашел ничего, кроме маникюрного набора с микроскопическим ножичком. Идти с голыми руками на Запекушина Севрюк не мог - силы были неравны абсолютно, даже фактор внезапности не помог бы... Поэтому из ванной он отправился на кухню, где и нашел златоустовский набор ножей "Дюжина". 1-й номер был почти как маникюрный, а вот двенадцатым можно было разделать небольшого кита или большого моржа. Ножи отковали из метеоритного сплава, всего два набора: один подарили демократы Златоуста Президенту Хвоеву, а второй достался Севрюку за круглую сумму в пять тысяч долларов. В доме ножами никто не пользовался по причине сверхзаточенности: даже легкое прикосновение вызывало порез и кровотечение. Теперь, наконец, чудо-набор дождался своего звездного (метеоритного?) часа.
...Утром Вадим Анатольевич Севрюк не выдержал, рассказал Деду Матросу все, как было. Дед Матрос вначале не хотел ничего о "деле" слушать: на хрена мне эти грузила, меньше знаешь - больше живешь, да и по понятиям не положено по "делу" толковать... Но уж очень хотелось банкиру выговориться, да и нечего было скрывать: он ведь сам пришел, сказал все, уйти от ответственности теперь уже не представлялось возможным.
- Тяжкие телесные со смертельным исходом, - констатировал Дед Матрос. - Пять лет расстрела солеными огурцами. Шучу. А так: сто одиннадцатая, от пяти до пятнадцати... Ну, если аффект признают - двушкой или трешкой отделаешься. Ты готовился долго?
- Куда? - недоуменно переспросил Севрюк.
- Не куда, а к чему. Ну, нож там точил или нет, сразу яйца рубил или думал что-нибудь перед этим, мозговал? Когда замыслил - давно? Или сразу озлился?
Севрюк вспомнил, как он в багажнике мечтал отрубить Запекушину яйца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115