У шатена дернулось правое веко. Случилось невероятное: игрок угадал!
В ту же секунду "кожаный брат", тот, что первым играл, вдруг качнулся в сторону и упал на столик с игровыми причиндалами. Стаканы опрокинулись, из-под среднего выкатился шар и упал под ноги зевакам.
- Ты чё делаешь, волчара? - притворно завизжал шатен. - Весь фарт человеку опоганил! Из-за тебя переигрывать придётся! Сыграл - вали отсюда на фиг, не мешай гражданам!
- Извини, браток! Не хотел, подскользнулся, - бормотал "кожаный брат", собирая стаканы. - Извините, граждане...
- Ладно, не бухти, - успокоился шатен. - Только отойди подальше... Щас сызнова раскатаем. Вы не против, товарищ-господин?
Мужчина в "пыжике" смотрел то на шатена, то на "кожаного брата" мутными глазами. Рот его исказился в неприятном оскале. Он потянулся было к блюду со своими долларами, но шатен быстро отодвинул "банк" подальше и уже раскручивал новый виток колеса теории вероятности.
- Крутим-вертим, подгоняем, всем вам счастьица желаем! - запел "разводящий".
Постойте, постойте! - вдруг раздался за спиной шатена
взволнованный женский голос.
Это была Марина, подвигнутая к действиям своими наблюдениями.
- Всё это абсолютно нечестно, это безобразие! - громко говорила она. Два подлеца обманывают народ средь бела дня - и никто даже слова не скажет! А милиция где? Вы посмотрите на них, это же родственники, они похожи!
Марина перешагнула через столик "наперсточника". "Кожаный брат", отвернув лицо от взглядов зевак, тут же стал уходить за их спины. Но его перехватил морячок-рыбачок, тоже обо всем догадавшийся.
- Стой, гад! - злобно сказал он и выкрутил "кожаному брату" руку. Кровные мои хотел? Да я за них на путине на подвахтах горбил без выходных!...
- Да ты чего, зёма? Я сам чуть в иваси не попал, ты ж видел, добродушно ответил "кожаный", ловко вывернулся - и неожиданно сильно и резко ударил морячка правой в подбородок.
Ноги морячка взметнулись вверх, он сделал почти сальто; помешала сумка, а то бы затылок впечатался прямо в очищенный от снега чугунный люк. "Кожаный брат" тут же исчез - растворился, как Хоттабыч, в морозном пару.
Марину вдруг кто-то схватил за запястье. Хватка была стальной.
- Пройдемте, девушка!
Перед ней стоял тот самый парень-шкаф, что разговаривал с неизвестным, сидевшим в микроавтобусе.
- А куда я, собственно говоря, должна идти?
- Здесь, рядом. Вот наша оперативная машина, - "шкаф" показал на форд. Потом посмотрел на Марину в упор. Глаза его были как будто из жидкого голубого стекла.
Марина почувствовала, как ноги её медленно тяжелеют, наливаясь ползучим желеобразным страхом. Справа от неё шевелился, пытаясь сориентироваться, вырубленный морячок-рыбачок. (После она вспомнит: почти забыла о детях, настолько была охвачена даже и не страхом, а каким-то, как у Высоцкого, в песне, "гибельным восторгом").
Народ мгновенно рассеялся. Поведение "шкафа" не оставило сомнений: это был полномочный представитель одной из опаснейших частей общества: милиции... или "банды". Впрочем, для рядовых граждан и то и другое было равнозначным вариантом крупных неприятностей. Что-то, наконец, сообразив, исчез и "пыжик", пьяно покачиваясь от остатков азарта. Поплыла, не оглядываясь, к дверям аэровокзала шиншилловая дама. А вот морячок никак не мог окончательно очухаться: вставал и опять падал. Изо рта текла тонкая струйка крови.
- Я никуда не пойду! Отпустите руку! - заявила Марина, оглядываясь назад - равнодушно, как под гипнозом. Сережа, Аня и Ляля стояли столбиками возле ларька с игрушками.
- Че ты, машка? - вдруг зашептал "шкаф". - Не дергайся, бля, а то порву как грелку.
Все это время он тихонько подталкивал Марину к форду. Она и оглянуться не успела, как, подсаженная под локти, очутилась в салоне.
- Это ещё кто? - прогудело из темноты.
- Да телка эта, Вась, что хипиш подняла. Чё с ней делать? Придушить, что ли?
Дверь "форда" захлопнулась.
ЭКСПЕРТ
"Почему я так боюсь заболеть сифилисом или вырвать зуб? Кроме боли и неприятностей, тут есть ещё вот что. Во-первых, это вносит в жизнь числовой ряд. Отсюда начинается система отсчета."
Александр Введенский
Андрей Скворцов, тридцатилетний в душе, а на самом деле сорокасемилетний человек, вглядывался в туманные очертания зданий, возникающие вместе с рассветом.
Это была Москва, которую впору было назвать возлюбленной, как женщину: так он любил её. Любил - целиком, всю, со всеми достоинствами и недостатками, с ночными барами - и православными храмами, с огромными отелями, сиявшими препаскуднейшей рекламой, и - тихими, малолюдными по вечерам, бульварами, где вдруг могла подбежать отбившаяся от хозяйки собака, обнюхать, вильнуть хвостом и рвануться на оклик. Это была Москва кривых переулков и продуваемых всеми ветрами широких прямых проспектов; Москва-Вавилон коммунальных квартир и Москва-средневековье таинственных дач-дворцов на Николиной Горе и в Серебряном Бору; Москва-большая-деревня Тишинского рынка, где покупалось и продавалось все и Москва-кухня со стихами, гитарой и пьяным надрывом...
Он идеализировал её, словно невесту в медовый месяц. Но так долго длился этот "месяц", охвативший всю жизнь! Возлюбленная нуждалась в защите, и, занимаясь каким-нибудь далеким (и в прямом и в переносном смысле) от Москвы делом, Скворцов всегда представлял себе, что защищает именно её, белокаменную.
Он чувствовал перемены в облике Москвы, видел горестные морщины и шрамы, знал болезни и внешних и внутренних органов. Такова была специфика его работы: анализировать, вычленять, обобщать и снова рассекать, и ещё раз склеивать рассеченное, создавая образ, наиболее близкий к первообразу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115