Этой божественной долей был, безусловно наделен и гений Пушкина. Его «Онегинская» строфа, где в единый смысловой и поэтический образ сплетены «смутные сны» и виденье «сквозь магический кристалл», в контексте с приведенными выше историческими и научными фактами и наблюдениями дает, прежде всего, основание считать, что Пушкин знал о существовании состояния дивинации, искус­ственно вызываемой при помощи кристалломантики. Не было ли это состояние свойственно ему самому? Здесь мы невольно вторгаемся в святая святых, в таинственный мир психологии гения и, конечно, не можем получить однознач­ного ответа на поставленный вопрос. Но все же?
На протяжении всей творческой жизни Пушкина не только в его поэзии, но и в прозе периодически появляется темати­ческий повтор, характеризующий определенное состояние поэта. Вот несколько наиболее ярких примеров:
1820г. «Тогда, рассеянный, унылый,
Перед собою, как во сне
Я вижу образ...»42
1821г. «И музу призывал
На пир воображенья.
Прозрачный легкий дым
Носился над тобою.
В нем быстрой чередою...»43
1824 г. «Иль только сон воображенья
В пустынной мгле нарисовал
Свои минутные виденья,
Души неясный идеал?»
1824 г. «Волшебной силой песнопенья
В туманной памяти моей
Так оживляются виденья...»45
1830 г. «И постепенно в усыпленье
И чувств и дум впадает он,
А перед ним воображенье
Свой пестрый мечет фараон...»46
1830 г. «...в смутном сне
Явилися впервые мне...»47
1830 г. «Люблю летать, заснувши наяву» ...48
1832г. «Он у чугунного камина
(Лениво наяву дремал).
Видений сонных перед ним
Менялись тусклые картины»
1833г. «Я сладко усыплен моим воображеньем,
И пробуждается поэзия во мне...
Трепещет и звучит, и ищет, как во сне
Излиться наконец свободным проявленьем...»49
1835 г. «Чарский чувствовал то благодатное расположение духа, когда мечтания явственно рисуются перед вами и вы обретаете живые, неожиданные слова для воплощения виде­ний ваших... погружен был душою в сладостное забве­ние...»50
Здесь трудно сохранить ортодоксальное восприятие и не увидеть в этих, как всегда прекрасных, пушкинских строках, написанных с никогда не изменявшей ему точностью слов и эпитетов, одной общей темы, раскрывающей механизм по­явления перед взором поэта видений, рожденных воображе­нием, находящимся в состоянии полусна-полуяви, то есть, говоря языком сегодняшней науки, галлюцинаторных обра­зов. А если допустить, что подобные моменты имели место в процессе его творчества, то возникает закономерный воп­рос: были ли они непроизвольного характера? или же Пуш­кин, подобно Гете, обладал способностью вызывать их искусственно, силой самовнушения? Второе предположение не исключает и возможности концентрации при этом зри­тельного внимания на каком-то предмете, тайна которого была лишь раз доверена нам в неповторимо красивом поэ­тическом образе - «магический кристалл». Если допустить конкретную реальность этого образа, то есть, что и здесь Пушкин точен и что опоэтизированный им предмет действительно был у него, то, конечно же, это не хрустальный или стеклянный шар. Более чем абсурдно представить ситуацию, что Пушкин в поисках нужного сло­ва, образа, плана произведения доставал из стола или кар­мана подобный шар, затемнял его ширмами и затем высматривал в нем что-то, облегчающее ему «муки творче­ства». Даже мысль об этом близка к кощунству. Но что же тогда он имел в виду? И заметьте, «даль свободного романа» он видел не в кристалле, а «сквозь» него - опять же удиви­тельная, подчеркнутая точность смысла.
В своем поэтическом хозяйстве поэт семь раз обращается к слову «кристалл», причем всегда использует его как кра­сивую метафору. В хронологической последовательности это выглядит так. В еще лицейском «Воспоминании о Цар­ском Селе» - «И отразилась в кристалле зыбких вод», то есть в зеркале, стекле. В «Руслане и Людмиле» - «прибор из яркого кристалла», волшебная посуда из драгоценного цвет­ного стекла или хрусталя. Затем, уже в Кишиневе, он пишет: «Заветный твой кристалл...» - чернильница, опять же из стекла, хрусталя, камня? (Исследователи справедливо видят здесь ассоциацию с «магическим кристаллом»). Там же на юге - «кристаллом покрывал недвижные струи», то есть льдом (греческое «кристаллос» - лед). В Михайловском - «кристалл, поэтом обновленный», - скорее всего кубок, бо­кал (только из чего?), подаренный Пушкину Языковым. Там же, в «Онегине» - «Зизи, кристалл души моей...» - звезда, богиня красоты, огонь. (Можно сравнить с вероятно известным Пушкину поэтическим образом французского писателя Делиля в его поэме «Сады»:
«Богиня эта... (богиня красоты - Б.Б.)
Сверкающий кристалл подняв над головой,
В свеченьи радужном меняет облик свой».
И, наконец, «магический кристалл» в «Онегине» - как счи­тается, стекло, хрусталь или камень. Однако следует отме­тить, что слово «хрусталь» никогда не служит у Пушкина метафорой, а почти всегда конкретно: «В дверях сеней твоих хрустальных...; Выстроил хрустальный дом...; Гроб качается хрустальный...; Духи в граненом хрустале». Чем же дополняют этот небольшой анализ лексики поэта наши предположения? Думается, что они еще раз подтверждают мысль о том, что, будь у Пушкина реальный хрустальный шар (говорить о стеклянном шаре столь же бессмысленно, как допустить, что Наталья Николаевна носила поддельные брильянты или позолоченные кольца), то и в «Евгении Оне­гине» мы читали бы: «Сквозь магический хрусталь». Стек­лянные же шары, будучи всего лишь ширпотребом, вполне закономерно нашли в итоге себе место в посудных лавках Петербурга.
Теперь, прежде чем предложить нашу гипотезу, остано­вимся еще на двух моментах, непосредственно ей предшест­вующих.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51