Более точной датировки «Мадригал» не имеет. Затем - В.Кунин снова повторяет свою ошибку о времени замужества Стройнов­ской: в 1820 году она была замужем всего год, а не три. Любопытно также узнать, откуда у автора очерка инфор­мация о любви Стройновского к сочинению стихов по-польски с латино-французскими примесями? Маевский упоминает только о его трудах по политической экономии, имея в виду уже упомянутую книгу и трактат в 4-х частях «Всеобщая экономия народов...», СПБ, 1817 г. Других его сочинений мы не знаем.
Кунин: «Впоследствии, когда, разорившись, он жил в де­ревне... До бедности было, конечно, далеко, но петербург­ское изобилие все же осталось в прошлом...» О каком разорении или «далекой, но бедности» может идти речь, когда, даже продав один из двух своих петербургских домов с картинной галереей и статуей Кановы и заплатив миллион долга, Стройновский оставался владельцем 7000 душ крепо­стных мужского пола в своих западноукраинских имениях и 2000 душ, купленных им в Новгородской губернии, и по­строенного там каменного дома? В конце очерка о Стройновском Кунин пишет, что по смерти первого мужа она через год вышла замуж за Ельпидифора Антиоховича Зурова, и далее дает цитату: «Побьюсь об заклад, что ее соблазнило имя - иначе как объяснить ее брак? Женщина сорока лет, богатая, независимая...» Здесь все правильно, только это не шутливый разговор сестры Стройновской, а письмо Ольги Сергеевны Павлищевой, се­стры Пушкина, к мужу П.И. Павлищеву. И, в заключение, еще об одной маленькой ошибке. Дочь Стройновских О.В. Багратион-Имеретинская умерла за гра­ницей, в Марселе, но не в 1852, а в 1853 году. Это указано на ее надгробии в Александро-Невской лавре в Ленинграде.
Уточнение даже косвенных фактов, касающихся жизни и творчества гения, представляется нам делом в высшей сте­пени нравственным. Вот отчего, думается, столь фундамен­тальное здание возвела пушкинистика - как профессиональная, так и любительская, - и конца этому долго­строю, видно, не бывать. Это тот редкий случай, когда мы искренне говорим: и слава Богу, что не бывать! Наш следующий очерк - об одном таком косвенном факте, анализ которого обогащает ощущения и приводит к мысли о закономерности случайностей. Впрочем, как уже доводи­лось писать, судите сами.

«ХОТЯ КРУПИЦУ МОГ НАЙТИ»
Этот портрет был найден несколько лет назад, на помойке, во дворе московского дома N»31 по улице Чернышевского. Замызганный грязью край паспарту с потускневшим золо­тым тиснением торчал среди груды выброшенного хлама. Проходивший мимо студент Станислав Будник извлек его из кучи мусора и замер от неожиданности. На не пощажен­ном временем, местами безвозвратно стертом акварельном портрете была изображена еще молодая женщина с удиви­тельно живым, выразительным лицом. Чуть улыбаясь, она, словно с благодарностью, смотрела на своего «избавителя» большими карими глазами. Пышное, с кружевным воротни­ком, серо-голубое платье, нарядный чепец с длинными лен­тами говорили о временах давно прошедших. В левом нижнем углу под слоем грязи угадывались несколько полу­стертых слов.
Дома Станислав показал свою находку сестре, а немного спустя в их адрес пришло письмо: «Глубокоуважаемая Софья Владимировна! Государственный музей А.С. Пушки­на благодарит Вас за портрет княжны Трубецкой работы А. Рокштуля (бумага, акварель, 1835г.). Мы надеемся, что нам удастся отреставрировать портрет, обнаруженный Вами столь неожиданным образом».
Затем в газете «Вечерняя Москва» появилась небольшая заметка под интригующим названием «Загадка акварельного портрета». Кроме уже рассказанного, в нем говорилось, что найденный портрет принадлежит кисти известного в России акварелиста, академика миниатюрной живописи Алоиза Петровича Рокштуля (1798 - 1877гг.)» учившегося и работавшего в Петербурге. Чуть ниже его автографа, об­наруженного на портрете, уже другим почерком указыва­лось, что изображенная дама - жена некоего Леонтия Кирилловича Черепова, урожденная княжна Трубецкая. Далее в заметке вполне логично связывалось место нахож­дения портрета с домом N 22, что на другой стороне той же улицы, хорошо известным любителям московской старины под названием дома -«комода» князей Трубецких, одной из достопримечательностей не только улицы, но и всей Моск­вы, построенным неизвестным зодчим школы Растрелли в конце 1760-х годов, редким для Москвы образцом елизаве­тинского барокко.
Поскольку в начале прошлого века хозяином этого дома был князь Иван Дмитриевич Трубецкой, приходившийся троюродным братом Сергею Львовичу Пушкину, который, как известно, возил сюда на детские танцевальные вечера своего маленького сына Сашу и дочку Ольгу, и поскольку потом, спустя много лет, Пушкин снова бывал в этом доме, то, естественно, у нас возникало предположение о возмож­ной, но пока еще не выясненной, связи между найденным портретом и Пушкиным. Эта версия, безусловно, заслужива­ет внимания. Среди окружения Пушкина известен целый ряд более или менее близких ему людей - представителей многочисленной фамилии Трубецких. К сожалению, далеко не все они знакомы нам, так сказать, «лично», по портретам, миниатюрам, рисункам, и понятно, сколь интересна здесь каждая новая находка.
Но на портрете не просто княжна Трубецкая. Эта женщина была в 1835 году супругой некого Леонтия Кирилловича Черепова. Кто же он, этот Черепов? Среди двух с половиной тысяч лиц, упомянутых в книге Л.А.Черейского «Пушкин и его окружение», такой фамилии нет. Возможно, что разгадка семейных тайн обаятельной княж­ны так и осталась бы до поры до времени на совести дотош­ных пушкинистов, если бы не попала та «Вечерка» в руки одной старинной нашей знакомой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51