Холодный пот выступил на лбу, на спине, и он, согнувшись, тихо постанывал и переваливался с боку на бок возле колеса.
Июльский день медленно гас, ярко блестели купола на соборе, темным, плотным облаком висели грачиные стаи над базарными тополями — все так хорошо и пронзительно ясно видели глаза Очандра...
Как он не хотел ехать после сплава в этот Яранск, отвозить на винный завод какую-то машину в ящике, да Булыгин упросил, по пятьдесят копеек на день обещал положить. Никому, говорит, не доверяю этого дела, только тебе ловеояю!.. И так уговорил, и Очандр поехал на видел: то отпустит маленько, то с новой силой резанет, да так, будто кто ковыряет в животе.
Полежал, постонал, глядя на меркнущие царевские купола, и боль притупилась маленько. Поднялся на колени, схватился за телегу. Руки дрожат, силы в них нет никакой. Встал кое-как, огляделся мутными глазами кругом.
Белая дорога уходила вперед широкой полосой, огибая сосновую рощу кладбища — по краю видны были голубые кресты... И тут подумалось Очандру, что ведь и он умереть может. Подумалось спокойно, даже с какой-то незнакомой тихой радостью: умру и не больно будет!.. Но тут же кольнула мысль об Овыче, об Йыване, как они останутся без него.
Слабой рукой Очандр нашарил в телеге свой мешок, развязал пеньковую веревочку и достал купленную в Яран-ске новую тетрадку с карандашом. В тетрадке той еще ничего не было записано, и, отвернув зеленую обложку, он вывел неровными буквами:
«С хозяина получить за пять дней по 50 копеек...»
Рука дрожала, строчка сваливалась вниз. Поправив на доске тетрадку, стараясь опередить тихо обозначавшуюся боль в животе, приставив дрожащий карандаш, он записал:
«Долги платить...»
Карандаш выпал из пальцев. Очандр, собрав последние силы, нашарил его в сене между досок, чтобы не пропал, вложил в тетрадку, а тетрадку сунул в мешок...
2
Уже в сумерках, когда пили чай на веранде, к воротам подошли лошади. Иван Николаевич отставил чашку и, вскинув бородку, выжидательно поглядел на ворота. Но никто не стучал в них, никто не входил и в калитку.
— Антон,— сказал Иван Николаевич,— погляди-ка, что там такое.
Антон прошел мимо цветника, на котором резко белели темноте чашки желтых тюльпанов, и стукнул высокой,

Когда Булыгин вышел за ворота, Антон поднимал голову поперек телеги лежавшего Очандра.
— Живой?
— Живой, стонет,— сказал Антон.— За доктором послать надо.
Очандр вдруг скорчился, стон его перешел в крик, и на крик этот выскочил из калитки Албай, в белых портках, в исподней рубахе, босой.
— Албай, бегом за доктором! — крикнул Антон.
— За доктором, да!..
— Стой, куда! — осадил Иван Николаевич бросившегося было на улицу работника.— В больницу вези.
Албай подскочил к телеге, подобрал вожжи и, косясь на вскрикивающего и корчащегося в телеге Очандра, тронул.
— Стой! — опять крикнул Булыгин, догоняя крупным шагом телегу. Он наклонился к Очандру и громко, внятно спросил: — Где машина? Увез?
Очандр, не прерывая раздирающего душу крика, утвердительно дернул головой.
— Пошел, — сказал тихо, спокойно Булыгин и отступил в сторону. Телега покатилась, мягко застучала по пыльной дороге и скоро скрылась в темноте улицы, и только долго еще слышался все слабеющий, удаляющийся крик. Но потом и он прекратился, точно его и не было.
— Ладно, пошли,— сказал Иван Николаевич, подталкивая в костлявую, худую спину понуро стоявшего Антона.— Пошли, чего стоять...
3
Над больничным крыльцом горел фонарь, и сбоку светилось окно. В него и постучал Албай. Долго за марлевой занавеской не видно было никакого движения, потом зашевелилась большая тень, окно распахнулось.
— Кто такой? — спросил сонный мужской голос.— Чего надо?
Глпп! пат ППИИРЯ.— сказал Албай.— Вон кричит...
— Надо взять на лечение, — опять просительно сказал Албай.
— Да куда я его возьму, все койки заняты.
— Лечить надо, лекарство дать...
— Лечить!..— презрительно сказал санитар.— Лекарство...— Он почесал под халатом грудь и зевнул с хрустом, точно раздавил огурец.
— Во, замолчал! — радостно сообщил Албай, прислушиваясь.
— Чего у него болит? — спросил санитар.
— Не знаю, корчится, за живот хватается...
— Тогда худо его дело.
— Помрет?
— Да уж, наверно, помрет. У нас с животом почти все помирают.
— Пошто так?
— А шут его знает. Кого доктор режет — помирают, кого не режет — тоже помирают...
Помолчали. Албай незаметно потрогал свой живот — не болит ли? В открытое окно на свет лампы летели ночные мотыльки и комары.
Очандр на телеге за палисадом опять закричал. Албаю стало страшновато — ему почудилось, что болезнь Очандра может передаться ему и тогда он тоже умрет.
— Иван Николаевич велел взять,— нашелся вдруг Албай.
— Какой Иван Николаевич?
— Булыгин, какой еще,— уже тверже сказал Албай. Санитар тяжело вздохнул.
— Ладно, вези к новому корпусу, пускай там лежит, а здесь местов нет.
Пока Албай заводил лошадь с телегой в ворота, санитар тоже вышел на улицу, и они, ведя с обеих сторон лошадь за узду, приехали к мутно белевшему в темноте крестовинами рам кирпичному строению.
— Первым твой пассажир будет,— сказал санитар.
Они подняли Очандра с телеги. Он был тяжел, корчился, однако крепко держал в руках свою котомку. Албай с санитаром, пыхтя, волоком протащили Очандра по что Албаю уже казалось, что это пустое здание сплошь заполнено несчастными страдальцами.
— Сюда,— сказал санитар, ногой толкая какую-то дверь. Здесь было посветлее, чем в коридоре, тускло блеснули железные спинки кроватей. Но на них не было ни матрасов, ни подушек.
— Погоди, — сказал санитар, — чего-нибудь принесу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99