.. Сандай, а ремесло он знает одно: — Немного торгую...
И парней отпустили, сказав, что о призыве на службу нм объявят.
В деревне их уже звали рекрутами. Это звание как-то неприметно отстранило их от домашних работ, от той кучи дел, которую они исполняли ежедневно. Рекруты! И на масленую ожидалось всякое гуляние под рекрутские гармошки. Правда, у Йывана ее не было, однако это не беда, ведь теперь ему не стыдно в любых хороводах и играх: как раз осенью справлена была вся зимняя одежда: купили чесанки с галошами, шапку, а на теплую суконку мать спряла шерсти, выткала да покрасила по-черному — не узнать, что самоделка. Нет, теперь Йывану никакое гулянье не страшно. И когда Мигыта, лукаво подмигивая, позвал его кататься на лошади, он с охотой согласился. Правда, на Мигыте куртка из зеленого сукна, на ногах черные сапоги со скрипом, начищенные до блеска.
Сели в легкие санки, в сено. Гнедая кобылка уже плясала в оглоблях, колокольчик заливался под расписной дугой. И, хохоча во все горло, Мигыта крикнул стоящим у ворот сестрам:
— Открывай!
Унай, Пинай и Сандай, завистливо косясь на Мигыту с Йываном, растащили створки ворот, и Мигыта с хохотом отпустил вожжи, кобыла резво рванулась, мелькнули радостно-возбужденные лица девочек, мелькнули черные глаза Сандай — санки вылетели на улицу. А пока разворачивались, кобылка плясала, норовя выскочить из оглобель.
Но Мигыта ловко сдерживал ее, а потом слегка стукнул хлыстом с колокольчиками, свернул, кобылка присела, подобрав зад, прыгнула и понеслась. И только замелькали дома, да люди шарахались с дороги.
— Куда? — смеясь тихо и счастливо, спросил Йыван.
— Никита знает — куда! — подмигивая, ответил Мигыта, разворачиваясь за околицей и опять пуская кобылку по деревенской улице.—



остается позади — как и детство, когда вот так же бегал за праздничными быстрыми санками... Откинувшись на резную спинку санок, смотрит Йыван на искрящийся снег полей, в которых уже вытаивают загороды, на свежо покрасневшую глубь березовой чащи, на мелькнувшие дома Кожлаяла, и тихая улыбка пробегает по его лицу. Куда Мигыта везет его?.. А не все ли равно — куда?.. И сам он может сейчас запрячь свою лошадку и поехать куда глаза глядят. Правда, у него нет таких санок, да и кобыла не такая резвая, далеко не такая, но ведь главное, что она есть!..
Мигыта бросил в окорчево хлыст с колокольчиками, отпустил вожжи и тоже задумался о чем-то. Кобылка теперь шла спокойной и ровной рысью, мало-помалу темнея крупом и мылясь под наборной шлеей...
— Куда мы едем, Мигыта?— спросил Йыван, а Мигыта, хитро смеясь, показал вперед. Йыван привстал: над качающейся полосатой дугой поблескивали куполами церкви и темным, как огромная ель, шпилем высилась пожарная каланча.
— Царев?..
Через полчаса уже подъезжали к двухэтажному деревянному дому с плотным высоким забором и русскими воротами.
— А кто здесь живет?— спросил Йыван, озираясь.
— Молчи,— сказал Мигыта, — скоро узнаешь. Ворота распахнулись, Мигыта тронул запаренную
кобылку, и они въехали во двор. Мальчик лет тринадцати схватил за узду лошадь и повел под навес. Йыван, не зная, что делать, взялся было распрягать, но Мигыта сказал:
— Оставь, он все сделает. Привет, Настюша! — весело сказал он по-русски вышедшей на крыльцо женщине лет тридцати пяти — полной, с чистым белым лицом, с маленькими полными руками, которые она тут же спрятала под белым передником.
— Здравствуйте, Микита Гаврилович,— почтительно-свойски отвечала она, смотря, однако, на Йывана. — С товарищем?..
— Да вот приехали по делам, давай, думаем, привернем Поднялись на высокое крыльцо, Мигыта отворил застекленную дверь и подтолкнул Йывана. Попали в чистые сени, потом — в комнату, где на полу лежал ковер, в простенке высоким ящиком стояли часы, и длинный маятник тихо и мерно качался. В углу на полочке много иконок, чуточный огонек в синей лампадке...
— Раздевайся,— сказал Мигыта.
Разделись. Йыван оправил поясок на вышитой рубахе, подтянул чесанки.
— Галоши-то сними.
Снял галоши, стоял, боясь ступить на ковер, как Мигыта, который уже стоял посредине комнаты, потирая руки.
— Посиди тут,— сказал он, а сам смело подошел к высокой белой двери и постучал: оттуда сразу же отозвался молодой женский голос, и Мигыта вошел, успев подмигнуть Йывану,
«Хозяева не из бедных,— решил Йыван, оглядываясь вокруг и все еще не решаясь ступить на ковер.— Побогаче Каврия... Купец, наверное... Вон какие знакомства у Мигыты...»
Слышно было, как за дверью о чем-то говорит Мигыта, потом смех — беззаботный, легкий, нежный, словно колокольчик и голос:
— Так зови его сюда!..
Белая дверь неслышно отворилась, высунулся Мигыта и поманил Йывана.
— Будь смелее,— шепнул он.
Йыван погладил волосы пальцами и пошел к Мигыте, огибая ковер.
Когда он вошел в белую дверь, ему показалось, что он видит сон: до того все было удивительно: окна чуть не с дверь, на стене висит большая картина в золотой раме — не меньше двух аршин в ширину, а в длину три будет. А в уголке возле окна — он сразу и не заметил,— утонув в мягком кресле, сидит женщина в белом платье с высокой прической и с какой-то странной улыбкой, от которой не знаешь куда деться, в упор смотрит на него.
зря, и ответы ребят, которые он и не слышал, но от этого вдруг получается необыкновенно смешно.


— Что делать, Серафима Васильевна, в Арбанской волости все такие...
— А как же зовут таких молодцов из Арбанской волости?
— Иван,— сказал Мигыта.— Иван Ваштаров.
— Очень приятно,— сказала женщина, улыбаясь и каким-то небрежным жестом протягивая к Йывану руку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99