П.,— лежали в его столе». Не перечитывая, я бросила их в печку. Я очень жалею, что это сделала. (...) На полях я видела какие-то отметки. Почему я не хотела обратить на них внимания? Конечно, потому что мне было больно...»
Больно... Боль.
После несбывшейся встречи и коротких свиданий в Остроумовской клинике Чехов пишет и печатает рассказ «О любви».
Но перед этим были ее «Забытые письма».
Авилова прислала Антону Павловичу на суд вырезки газет со своими рассказами. Из Мелихова их переслали ему в Ниццу. Среди них «Забытые письма», три письма от женского лица.
Женщина, потерявшая недавно мужа, пишет любимому человеку. Она пишет ему: «...жизнь без тебя, даже без вести о тебе, больше чем подвиг — это мученичество».
И: «Я счастлива, когда мне удается вызвать в памяти звук твоего голоса, впечатление твоего поцелуя на моих губах... Я думаю только о тебе».
И там же: «Я не могу припомнить, говорил ли ты мне когда-нибудь, что любишь меня? Мне так бы хотелось припомнить именно эту простую фразу... Ты говорил о том, что любовь все очищает и упрощает... Любовь...»
В последнем письме к героине приходит сомнение в том, что она любима, она переменяет интимное «ты» на «вы»:
«В вашей веселой рассеянной жизни я была лишь развлечением — и только».
Л. А. Авилова в своих воспоминаниях «Чехов в моей жизни»:
«Зачем после свидания в клинике, когда он был «слаб и не владел собой»,— а мне уже нельзя не увериться, что он любит меня,— зачем мне надо было... послать «Забытые письма», полные страсти, любви и тоски?
Разве он мог не понять, что это к нему взывали все эти чувства?..»
Чехов все понял. Услышал.
Из четырех ее рассказов он выделил этот.
«Это хорошая, умная, изящная вещь... в ней пропасть искусства и таланта».
Услышал — «тон, искреннее, почти страстное чувство».
Они не виделись с того марта. Теперь был ноябрь.
На брелок он ей ответил со сцены.
На этот рассказ ответит рассказом «О любви».
В июле он сообщает ей, что пишет — «уже написал, надо кончать» — рассказ для «Русской мысли».
В рассказе ответ на ее вопрос: «...говорил ли ты мне... что любишь меня?»
«...воспоминанье о стройной, белокурой женщине оставалось во мне все дни, я не думал о ней, но точно тень ее лежала на моей душе».
«Я был несчастлив. И дома, и в поле, и в сарае я думал о ней».
«Мы подолгу говорили, молчали, но мы не придавались друг другу в нашей любви и скрывали ее робко, ревниво. Мы боялись всего, что могло бы открыть нашу тайну нам же самим».
(«Я вас очень лю... благодарю».)
«Я чувствовал, что она близка мне, что она моя, что нам нельзя друг без друга»...
Она плакала. Слезы застилали глаза, мешали читать. Потом ее задели слова, что, «когда любишь... не нужно рассуждать вовсе».
Много раз она перечитывала рассказ, стараясь постичь его вывод.
«...когда любишь, то в своих рассуждениях об этой любви нужно исходить от высшего, от более важного, чем счастье или несчастье, грех или добродетель в их ходячем смысле...»
«...как ненужно, мелко и обманчиво было то, что мешало нам любить»,— говорил он устами Алехина.
Герой отбрасывал сложность жизни. Что «не нужно, мелко... обманчиво»? Ее семья? Ее дети?..
«Не ласково было мое письмо»,— признается она.
Обида взаимна. Его не поняли. Признанья не услышали. Она сравнивает его с пчелой, которая берет мед «откуда придется». Вспомнила, должно быть, монолог Тригорина в «Чайке» — «для меда, который я отдаю кому то в пространстве, я обираю пыль с лучших своих цветов...».
Он отвечает ей сдержанно:
«Вы не справедливо судите о пчеле. Она сначала видит яркие, красивые цветы, а потом уже берет мед.
Невозможность близости порождает раздражение. Человек от своей боли становится глухим, нечувствительным к боли другого.
Их любовь — цепь несовпадений, взаимонепониманий. Свой девятый вал они пережили в Остроумовской клинике. Ограниченное время, боязнь за его жизнь и его слабость освободили от всего, позволили обо всем забыть...
«Один день. Для меня...»
Но ее ждали дома. И третье свидание не состоялось.
В тридцать девятом году, четверть века спустя после первой — и единственной — встречи с Марией Павловной, Авилова написала ей:
«Думаю о Вас часто и много. И грустно мне, что я Вам чужда и, возможно, неприятна. Мы не сошлись с Вами когда-то в одном вопросе, и Вы огорчились тогда до слез. С тех пор я считала, что Вы не хотите больше иметь со мной никаких отношений. Даже не решилась зайти к Вам, когда была в Ялте... А я до сих пор горячо благодарна Вам за то, что Вы дали мне случай поцеловать руку Евгении Яковлевны1».
0 разногласиях с Авиловой в книге Марии Павловны сказано, что они произошли «по поводу публикаций некоторых писем». Какие же это письма, возможность публикации которых или ее невозможность могла огорчить до слез сестру Чехова?
Видимо, те, где выходит на поверхность глубоко скрытое существование личных отношений,— иного ответа найти нельзя.
М. П. Чехова предваряет первое собрание писем, изданных ею в 1912 — 1916 годах, своим предисловием. Она пишет: «...в некоторых письмах... вследствие слишком интимного характера сделаны пропуски, везде обозначенные точками».
Сверяя это издание с последующими, я нашла такие пропуски только в двух письмах Чехова Авиловой. В письме от 21 февраля 1892 года из текста исключены слова, прямо следующие за критическим разбором рассказов Авиловой:
«Однако я вижу не удержался и отмстил Вам за то,
1 Мать А. П. Чехова.
что Вы обошлись со мной, как фрейлина екатерининских времен, т. е. не захотели, чтобы я не письменно, а словесно навел критику на Ваши рассказы».
Согласимся, что ничего сугубо интимного в этом нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36