Я говорю в моем, хотя покинула его давным-давно, в отрочестве. Но все же я здесь родилась и, возможно, прожила бы здесь всю свою жизнь. Наша разлука была насильственной — нас разлучила война. После войны я сюда уже не вернулась. Но, приезжая к друзьям, я всегда обостренно воспринимаю свой город, его неширокие старые улицы, дома с лепными карнизами, ложноклассическими портиками, львиными мордами.
Антон Павлович Чехов в одном из писем, присланных из Италии, когда он приехал туда впервые, пишет: «Рим похож в общем на Харьков». Не выносивший пафоса, зная, что от него ждут восторженных восклицаний, он хотел этой фразой приземлить Рим, но при этом невольно возвысил Харьков. Ведь можно сказать и так: Харьков похож, в общем, на Рим!
В этот раз я приехала сюда с дочерью. Она никогда здесь не бывала, и к новизне моих ощущений прибавилась еще новизна ее взгляда.
Мы разглядывали дома, и я многое замечала впервые — возлежащие вдоль верхних карнизов, словно в капелле Медичи, мраморные фигуры. Иронические улыбки сфинксов. Своеобразная архитектурная стилистика, и на многих домах, отличающихся благородством пропорций и формы,— мемориальная доска: «Дом сооружен (или построен) архитектором Бекетовым»...
— Это тот Бекетов, что построил весь Харьков? — спросили у нас, узнав, что мы идем к Бекетовым.
О своем приезде и желании повидаться я известила по телефону. Я позвонила вечером, надеясь, что Елена Алексеевна пригласит меня к себе на следующий день.
— Нет, нет, приходите сегодня,— услышала я в трубке не по-старчески властный голос— Завтра я лечу зубы... К тому же сейчас дома мой сын — может быть, потребуется его помощь...
Было ветрено, собирался дождь. Мы взяли зонтики и пешком направились на улицу Дарвина. Шли городским садом, где по случаю воскресенья бил цветной фонтан, напоминавший мне прежде воду с сиропом. Цветные прожектора освещали и толпу, придавая ей нечто карнавальное. После городского сада город показался пустынным и темным. На тихой улице Дарвина мы не без труда разглядели нужный нам номер. Это был старый особняк в два этажа, с мраморной лестницей. Мы поднялись на второй этаж, здесь, на входной двери, была медная дощечка «Академикъ Бекетовъ».
Мы оказались в большой, скорей пустынной, чем просторной комнате, гостиной, с круглым столом в центре и остатками старинной мебели по стенам и углам, в обществе Елены Алексеевны и ее сына Федора Семеновича. Прежде всего предстояло разобраться в родстве.
— У Христины Даниловны было шестеро детей,— говорила Елена Алексеевна,— четыре сына и две дочери,
Анна и Христина. Я дочь Анны, которая в свое время вышла замуж за архитектора Бекетова. Таким образом, я прихожусь внучкой Христине Даниловне, а Бекетову — дочерью...
Это была небольшого роста с живым взглядом серых глаз пожилая женщина, слишком интеллигентная, чтобы к ней подходило слово дама,— в современном звучании этого слова есть некоторая манерность.
Я рассказала ей о найденном мною письме. Нет, никаких свидетельств о дальнейших встречах Чехова с Алчев-ской у нее нет. Елена Алексеевна даже не помнила, что они были знакомы...
— Федя, принеси книгу,— попросила она сына.— Там бы, наверное, что-нибудь было...
Федор Семенович, высокий, несколько сутулый человек. В его лице есть что-то детское, возможно, такое впечатление создает большой выпуклый лоб,— мы уже знаем от Елены Алексеевны, что он математик и работает в Институте низких температур. Вскоре Федор Семенович вернулся с увесистым томом. На суперобложке я прочла: «X. Д. Алчевская. Передуманное и пережитое. Дневники, письма, воспоминания».
Книга вышла в Москве в 1912 году в типографии Сытина. Мы тут же посмотрели содержание — «Встречи: Ф. М. Достоевский. И. С. Тургенев. Л. Толстой. Глеб Успенский». И ни слова о Чехове. Лишь потом, в Москве, изучив подробно воспоминания Алчевской, я поняла, почему встреча с Чеховым не описана ею. Потому что это была именно встреча, за которой не последовало длительного общения. Праздник — так называет Алчевская это событие в своем письме: «Вчера и на моей улице был праздник!»... Так она пишет в письме к Марье Николаевне.
Я спросила, кто бы это мог быть. Елена Алексеевна задумалась.
— Видите ли,— сказала она,— их было несколько. Но, судя по тому, что вы рассказали, это Марья Николаевна Салтыкова... Федя, принеси Адрес, который Христине Даниловне преподнесли к пятидесятилетию ее деятельности... Там есть фамилии всех учителей...
Федор Семенович принес большую папку с Адресом, где среди учителей, подписавших его, мы сразу нашли Марью Николаевну Салтыкову.
— Скорей всего, это она. Мне известно, что они близко дружили, несмотря на разницу в возрасте,— Христина Даниловна была много старше Марьи Николаевны...
— А Клавдия Николаевна? Та, которая сообщила Ал-чевской о том, что Мария Николаевна была больна... Она, должно быть, сестра Марьи Николаевны?
— Нет, это невестка Алчевской, жена Николая... Она тоже работала в школе. Все близкие Христины Даниловны были так или иначе связаны со школой, привлечены ею к школьному делу...
Предстояло еще спросить о любовной истории Алчевской, пережитой ею в Ялте. Я колебалась, не зная, удобно ли задать подобный вопрос внучке? Но поскольку внучка сама была уже бабушка,— две прелестные девочки, русая и черноволосая, выглянули из-за двери и скрылись,— я рискнула. Глаза Елены Алексеевны гневно расширились.
— Этого быть не могло!.. Христина Даниловна очень любила своего мужа...
— Но там упоминается какой-то А. К., который огорчил ее тем, что не сможет приехать в день ее рождения? «..'а между тем сердце не мирится с этим, и я плачу, плачу целый день.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36