Они все ее ненавидят. А она ненавидит их. И ненавидит этого гадкого Повелителя Ксара. В нем есть что-то пугающее…
— Перестань, не надо, — послышался хриплый голос, — а то голова заболит.
Алеата быстро села, заморгала, чтобы скрыть слезы, и принялась на ощупь искать свой платочек, который от длительного употребления стал всего лишь измятым обрывком кружев. Не найдя его, она утерла глаза краем шали.
— А, это ты, — сказала она.
Перед ней стоял Другар, глядя на нее из-под насупленных бровей. Но голос его был добрым и, можно сказать, застенчиво-нежным. Алеата уловила в нем восхищение и, хотя оно исходило всего лишь от гнома, успокоилась.
— Извини, у меня просто так вырвалось, — поспешно заверила она его, понимая, что ее предыдущие слова были не очень-то любезны. — На самом деле я рада, что это ты. А не кто-нибудь из них. Ты единственный, кто способен мыслить. Все остальные — круглые дураки! Садись.
Она подвинулась, освобождая для гнома место на скамье.
Другар колебался. Он редко сидел в присутствии людей или эльфов, которые были много выше его ростом. Когда он садился на стул, сделанный по их меркам, оказывалось, что его ноги слишком коротки и не достают до земли. Приходилось болтать ногами, что, по его мнению, было недостойно и выглядело по-детски. Он видел по глазам собеседников — во всяком случае, ему так казалось, — что в результате они начинают относиться к нему менее почтительно. Но он никогда не замечал ничего подобного за Алеатой. Она улыбалась ему — конечно, когда была в хорошем настроении — и выслушивала с уважительным вниманием, даже, кажется, восхищалась его словами и поступками.
По правде говоря, Алеата вела себя с Другаром так, как с любым другим мужчиной — то есть кокетничала с ним. Это кокетство было невинным, почти неосознанным. Влюблять в себя мужчин был единственный известный ей способ общения с ними. А с женщинами она не умела общаться совсем. Алеата понимала, что Рега хотела бы подружиться с ней, и в глубине души думала, что было бы хорошо иметь возможность поболтать с другой женщиной, посмеяться, поделиться надеждами или опасениями. Но еще в детстве Алеата поняла, что ее старшая сестра, Калли, некрасивая и никем не любимая, страстно любя ее, в то же время ненавидит ее за красоту.
Алеата привыкла думать, что другие женщины относятся к ней так же, как Калли, и, надо признать, в большинстве случаев так оно и было. Алеата щеголяла своей красотой, бросала ее Реге в лицо с вызовом, как перчатку, втайне считая себя ниже Реги, зная, что она не так умна, не так обаятельна, не умеет так располагать к себе, как Рега. Алеата использовала свою красоту, как рапиру, чтобы заставить Регу держаться от нее на расстоянии.
Что же касается мужчин, Алеата считала, что как только они узнают, какая она плохая в душе, то тут же оставят ее. И взяла за правило уходить от них первой; правда, здесь ей некуда было идти. По этой же причине она была уверена, что Роланд рано или поздно во всем разберется и не то что разлюбит, а даже возненавидит ее. Если уже не возненавидел. Хотя, конечно, ей безразлично, что он о ней думает…
Ее глаза вновь наполнились слезами. Она одинока, так бесконечно одинока…
Другар кашлянул. Он присел на краешек скамьи, так чтобы носки его сапог чуть касались земли. Его сердце разрывалось при виде ее страданий, он понимал ее печаль и ее страх. Странным образом эти двое оказались в сходной ситуации. Особенности их внешности отдаляли их от других. На взгляд этих других он был уродливым коротышкой. На их же взгляд она была красавицей. Он протянул руку и неловко похлопал ее по плечу. К его изумлению, она прильнула к нему, положила голову на его широкую грудь и зарыдала в его густую черную бороду.
Раненое сердце Другара чуть не разорвалось от любви. Однако он понимал, что в душе она ребенок, потерявшийся, испуганный ребенок. Она ждет, что он утешит ее — и не более того. Он посмотрел на ее белокурые шелковистые локоны, перемешавшиеся с его собственным жесткими черными волосами, и ему самому пришлось зажмурить глаза, чтобы справиться со жгучими слезами. Он сидел, бережно обнимая ее, пока ее всхлипывания не утихли, потом, чтобы преодолеть смущение их обоих, быстро заговорил:
— Ты не хочешь посмотреть, что я нашел в центре лабиринта?
Алеата подняла голову, ее лицо просветлело.
— Да, пожалуй. Все лучше, чем ничего не делать, — она встала, расправила платье, утерла слезы со щек.
— Ты не расскажешь остальным? — спросил Другар.
— Нет, конечно, нет. Зачем мне им рассказывать? — горячо проговорила Алеата. — У них тоже есть от меня секреты — у Пайтана с Регой. Я знаю, есть. А это будет наш секрет — твой и мой, — она протянула ему руку.
О Единый Гном, как же он ее любит!
Другар взял Алеату за руку. Она отлично поместилась даже в его маленькой ладони. Он повел ее по дорожке лабиринта, пока она не сузилась настолько, что идти вдвоем стало уже невозможно. Отпустив ее руку, он предупредил, чтобы она не отставала ни на шаг, иначе заблудится в мириадах поворотов и изгибов лабиринта.
Его предостережения были излишними. Высокие ряды живой изгороди местами совсем смыкались над головой, образуя зеленый полог, совершенно заслонявший небо и все, что было вокруг. Под ними царил зеленый полумрак, прохлада и покой, удивительный покой.
В начале пути Алеата старалась запомнить, как они идут: два поворота направо, один налево, опять направо, опять налево, еще налево дважды, полный поворот вокруг скульптурного изображения рыбы. Но вскоре безнадежно сбилась и потеряла ориентацию. Она держалась так близко к гному, что чуть не наступала ему на пятки, ее длинные юбки то и дело попадали ему под ноги, ее рука не отпускала его рукав.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150