Изнутри вылетел таракан, описал дугу и, коснувшись пола, убежал под кровать. – Это только демонстрационный образец. Законченная, она будет великолепна .
– Не важно, – сказал Уилкинс. – В ней используются десятичные числа?
– Да, как у Паскаля, хотя двоичные были бы лучше.
– Мне можете не рассказывать, – проговорил Уилкинс и пустился в получасовое рассуждение, целыми страницами цитируя соответствующие главы «Криптономикона».
Наконец Лейбниц деликатно кашлянул.
– Есть и механические причины: трение и проскальзывание всё портят.
– Гук! Гук бы её построил, – сказал Уилкинс. – Однако довольно о машинах. Давайте поговорим о пансофизме. Добились ли вы успеха в Вене?
– Я несколько раз писал императору, рассказывал ему о Biblioteque du Roi …
– Надеясь возбудить его зависть?
– Да… увы, в иерархии его пороков безраздельно царит леность. А как ваши успехи, милорд?
– Сэр Элиас Ашмол создает порядочную библиотеку, однако он разбрасывается и одержим алхимией. Мне пришлось заняться более фундаментальными вопросами. – Уилкинс слабым движением руки указал на дверь, через которую только что вышел Болструд. – Я верю, что двоичные арифметические машины будут очень важны. Ольденбург тоже преисполнен самого горячего интереса.
– Сочту за честь продолжить ваш труд, сударь.
– У меня нет времени на вежливые слова. Уотерхауз!
– Милорд? – только и смог выдавить Даниель. Дрейк был его родителем, Уилкинс – повелителем, наставником и духовным отцом.
– Отныне на вас ложится обязанность всё это осуществить.
– Что осуществить, милорд?
Однако Уилкинс то ли умер, то ли заснул.


* * *

Они прошли через тёмную кухоньку и далее через лабиринт подворотен и проулков, где на них обращали внимание главным образом петухи и собаки. Преследуемые лаем и кукареканьем мистер Уотерхауз и доктор Лейбниц оказались в квартале театров и кофеен. Сгодилась бы любая из этих кофеен, однако они были почти на Квин-стрит, ещё одной улице, которую перестраивал Гук. Даниель ощущал себя блохой под Великим Микроскопом. Гук, словно хорда, стянул собой чуть ли не половину космоса: Даниелю казалось, будто он прыгает из укрытия в укрытие, хоть ему и нечего скрывать. Лейбниц держался бодро и был явно не прочь прогуляться по городу, поэтому Даниель снова повёл его к реке. Он пытался понять, что за обязанность возложил на него Уилкинс, и потому плохо развлекал гостя. Примерно через четверть часа до него дошло, что у Лейбница могут быть соображения на сей счёт.
– Вы сказали, что хотели бы продолжить труды Уилкинса. Какие именно? Полёт на Луну или?…
– Философский язык, – произнёс Лейбниц, словно другого ответа и быть не может.
Он знал, что Даниель участвовал в проекте, и воспринял вопрос как знак, что тот не очень этим гордится (что было верно). Теперь у Даниеля закралось подозрение: может быть, философский язык обладает какими-то достоинствами, которые он по тупости не разглядел?
– Что ещё с ним делать? – спросил Даниель. – Вы хотите предложить какие-то усовершенствования? Дополнения? Перевести работу на немецкий?… Вы качаете головой, доктор, – так что же?
– Я учился на законника. Не пугайтесь так, мистер Уотерхауз, в Германии это вполне уважаемая профессия. Помните, что у нас нет Королевского общества. Получив степень доктора юриспруденции, я поступил на службу к архиепископу Майнцскому, и тот поручил мне привести в порядок законодательство. Это настоящая Вавилонская башня – смешение римского, германского и местного права. Я решил, что нет смысла подлатывать его на скорую руку; надо свести всё к неким основным концепциям и начать с первопринципов.
– Я понимаю, как философский язык поможет разобрать всё до основания, – проговорил Даниель, – но чтобы отстроить здание заново, вам потребуется нечто иное…
– Логика, – сказал Лейбниц.
– У высших приматов, составляющих Королевское общество, логика не в чести.
– Потому что они ассоциируют её со схоластами, мучившими их в университете, – терпеливо произнёс Лейбниц. – Я о другом! Под логикой я разумею евклидову логику.
– Начать с неких аксиом и объединить их по определённым правилам…
– Да… и выстроить систему законов, столь же доказуемую и непротиворечивую, как теория конических сечений.
– Однако вы недавно перебрались в Париж, если я не ошибаюсь?
Лейбниц кивнул.
– Часть того же проекта. По очевидным причинам мне следовало усовершенствоваться в математике, а где это делать, как не в Париже? – Он нахмурился. – Вообще-то была и другая причина – архиепископ отправил меня с некоторыми предложениями к Людовику XIV.
– Так вы не в первый раз соединяете натурфилософию с дипломатией?
– И, боюсь, не в последний.
– Что же за предложения вы изложили королю?
– Вообще-то я добрался только до Кольбера. А предложение было такое: чем воевать с соседями , Франция могла бы предпринять поход на Египет и основать там империю, грозя туркам с левого фланга – из Африки, – что заставило бы тех оттянуть войска с правого фланга…
– Христианского мира.
– Да. – Лейбниц вздохнул.
– Мысль… э… дерзкая, – проговорил Даниель, тоже становясь дипломатом.
– К тому времени, как я прибыл в Париж и добился аудиенции у Кольбера, Людовик уже вторгся в пределы Голландии и Германии.
– А замысел хорош.
– Быть может, его воскресит какой-нибудь грядущий французский монарх, – пожал плечами Лейбниц. – Для голландцев последствия были ужасны, для меня – благотворны. Я мог, не отцеживая более дипломатических комаров, отправиться в дом Кольбера на рю Вивьен, чтобы потягаться с философскими исполинами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125