Даниель стиснул зубы, ожидая драки, но Лейбниц оставил выпад в сторону Ольденбурга без внимания, как будто Гук просто испортил воздух.
– Можно выразиться иначе: господин Ольденбург держит господина Гюйгенса в курсе последних достижений английской науки, – сказал Роджер.
Даниель подхватил:
– Гюйгенс, вероятно, знал от него, что эти теоремы доказаны, и дал их вам, доктор Лейбниц, чтобы испытать ваши силы!
– Не предвидя, – заключил Роджер, – что превратности войны и дипломатии приведут вас на британские берега, где вы, ничтоже сумняшеся, представите эти результаты Королевскому обществу!
– А все Ольденбург – это он крадёт идеи моих часов и переправляет Гюйгенсу! – добавил Гук.
– И все же каково моё положение: представить теоремы Королевскому обществу, только чтобы какой-то джентльмен в килте поднялся с последних рядов и объявил, что доказал год назад…
– Все серьёзные люди понимают, что вашей вины тут нет.
– Это удар по моей репутации.
– Не страшитесь за свою репутацию. Когда арифметическая машина будет завершена, вы затмите всех! – объявил Ольденбург, катясь по дорожке, как капелька ртути по желобу.
– Всех на Континенте , возможно, – фыркнул Гук.
– Однако все французы, способные оценить мою мысль, увязли в тщетных попытках угнаться за мистером Гуком! – сказал Лейбниц. Это была вполне профессиональная лесть – такие вещи облегчают жизнь и создают репутации при маленьких европейских дворах.
Ольденбург закатил глаза и тут же резко выпрямился, перебарывая отрыжку.
Гук сказал:
– У меня есть замысел собственной арифметической машины, хотя нет времени , чтобы его завершить.
– Да, но придумали ли вы, на что её употребить, когда она будет завершена? – с жаром спросил Лейбниц.
– Рассчитывать логарифмы, полагаю, и заменить палочки Непера.
– Зачем утруждать себя такой скучной материей, как логарифмы?!
– Они – орудие , ничего больше.
– И для чего вы хотите употребить это орудие? – так же пылко спросил Лейбниц.
– Если бы я верил, что мои слова останутся в этих четырёх стенах, доктор, я бы ответил на ваш вопрос, да опасаюсь, что они будут переправлены в Париж с быстротой , пусть и не с грацией легконогого вестника богов. – Глядя прямо в глаза Ольденбургу.
Лейбниц сник. Ольденбург подошёл и начал его подбадривать – к ещё большему огорчению Лейбница, понимавшего, что дружба Ольденбурга навсегда опорочит его в глазах Гука.
Гук вытащил из нагрудного кармана длинный замшевый футляр и раскрыл его на коленях. Внутри были ровно уложены всевозможные перья и палочки. Гук вытащил тонкий китовый ус, отложил футляр, раздвинул колени, наклонился вперёд, вставил китовый ус глубоко в горло, пошерудил им и тут же принялся блевать желчью. Даниель наблюдал взглядом эмпирика, покуда не убедился, что в рвоте нет крови или глистов, то бишь оснований для серьёзной тревоги.
Ольденбург что-то говорил Лейбницу на верхненемецком, на котором Даниель не понимал ни слова – вероятно, потому-то Ольденбург на него и перешёл. Однако Даниель разобрал несколько фамилий – сперва покойного курфюрста Майнцского, затем нескольких парижан, таких как Кольбер.
Он обернулся, намереваясь продолжить разговор с Роджером, но тот посторонился, давая дорогу своему дальнему родичу. Граф Эпсомский надвигался на Даниеля с таким видом, будто не прочь столкнуться с ним лбами.
– Мистер Уотерхауз.
– Милорд.
– Вы любили Джона Уилкинса.
– Почти как отца, милорд.
– И вы хотите, чтобы будущие поколения англичан чтили его имя.
– Молю Бога, чтобы англичанам хватило ума отдать Уилкинсу должное.
– Отвечу вам: эти англичане будут жить в стране с одной государственной церковью. Если, с Божьей помощью, верх одержу я, это будет англиканская церковь. Если герцог Ганфлитский – римская. Возможно, чтобы разрешить наш спор, потребуется гражданская война, или две, или три. Возможно, я убью Ганфлита или Ганфлит – меня, возможно, моим сыновьям и внукам предстоит сражаться с его потомками. И все же, несмотря на роковые отличия, мы с ним едины в убеждении, что не может быть страны без государственной церкви. Неужто вы вообразили, будто горстка фанатиков в силах победить объединённых ганфлитов и эпсомов всего мира?
– Я не склонен тешить себя фантазиями, милорд.
– Так вы признаёте, что в Англии будет одна государственная церковь?
– Я признаю, что это весьма вероятно.
– И кем будут те, кто противодействовал государственной церкви?
– Не знаю, милорд… чудаковатыми епископами?
– Отнюдь. Они будут еретиками и предателями, мистер Уотерхауз. Превратить еретика и предателя в чудаковатого епископа – задача не из простых. Такого рода трансмутация требует тайной работы множества алхимиков; недоставало лишь, чтобы ученик чародея, забредя ненароком, принялся всё ронять.
– Прошу извинить мою недогадливость, милорд. Я действовал под влиянием порыва, ибо мне показалось, что на него нападают.
– Нападали не на него , мистер Уотерхауз. Нападали на вас .

Даниель шёл куда глаза глядят и, очнувшись перед Комсток-хаусом, торопливо свернул на Сент-Джеймские поля, разделённые теперь на аккуратные участки, где трава пробивалась через строительную грязь. Он сел на дощатую скамью и внезапно осознал, что Роджер Комсток всю дорогу шёл с ним и (вероятно) говорил без умолку. Однако тот решительно отказался вводить свои панталоны в соприкосновение с занозистой скамьей, усыпанной хлебными крошками, табачным пеплом из трубок и крысиным дерьмом.
– О чём говорили Лейбниц и Ольденбург? Входит ли немецкий в число ваших многочисленных познаний, Даниель?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125