В ответ Уолт приводил пример, как во время жаркой дискуссии знаменитый философ Витгенштейн однажды размахивал кочергой, и это в глазах Коула подтверждало тот факт, что и в споре и великие люди испытывают порой недостаток в образных средствах.
Коул занял кожаное кресло по одну сторону камина и указал мне на другое – напротив. Ли внесла на подносе серебряный кофейник, молочник, две чашки и, бросив тревожный взгляд на мужа, вышла. Без сомнения, перед моим приездом они говорили обо мне. У них не было друг от друга секретов, и теперь по тревоге, сквозившей в их взглядах, не стоило труда догадаться, что мои злоключения обсуждались далеко не поверхностно.
– Хочешь, чтобы я сидел на свету? – спросил я и заметил тень улыбки, пробежавшую по его лицу.
– В последние месяцы до меня доходили разные слухи, – Уолт задумчиво вглядывался в свой стакан, как гадалка в хрустальный шар. Я молчал, и он продолжил:
– Я знаю, что ты обращался к федералам, использовал знакомства, чтобы получить доступ к документам. Мне известно, что ты старался отыскать человека, убившего Сьюзен и Дженни, – только теперь он поднял на меня глаза.
Отвечать мне было нечего. Я налил ему и себе по чашке кофе и сделал глоток. Это был яванский кофе, крепкий и черный.
– А почему ты меня об этом спрашиваешь? – я не мог сдержать вздох.
– Потому что хочу знать, зачем ты сюда вернулся. Если часть слухов верна, мне хотелось бы выяснить, кем ты теперь стал, – Коул с трудом проглотил подступивший к горлу ком, и мне стало жаль его, потому что ему придется задавать вопросы, к которым у него не лежала душа. Даже имей я ответы на часть из них, я совсем не уверен, что мне захотелось бы их озвучить. Думаю, и Уолтеру не доставило бы радости их услышать. За окном стемнело. Детские голоса смолкли, и в наступившей тишине слова Уолта прозвучали вступлением, не сулившим ничего хорошего.
– Говорят, ты нашел того, кто это сделал, – теперь тон его обрел твердость: Коул собрался с духом, чтобы сказать все, что ему необходимо было сказать. – И еще ходит слух, что ты его убил. Это правда?
Прошлое прочно держало меня в своих силках. Иногда оно давало мне немножко свободы, распуская путы, но затем снова туго затягивало петлю. В городе на каждом шагу мне встречались напоминания о том, что я потерял. О прошлом говорили любимые рестораны, книжные магазины, тенистые парки; воспоминания будили даже сердечки, вырезанные на крышке стола. Прошлое крепко держало меня, не желая допустить даже мгновенного забвения, как будто считая его предательством памяти тех, кого уже не вернуть. Как с ледяной горы соскальзывал я из настоящего в прошлое, к тому, что обратилось в ничто безвозвратно.
Вот и снова вопрос Уолтера отбросил меня назад, в конец апреля, и я мысленно оказался в Новом Орлеане. К тому времени с момента смерти Сьюзен и Дженни прошло четыре месяца.
* * *
Вулрич сидел в открытом павильоне французского кафе у самой стены, рядом с автоматом, продающим жевательную резинку. Перед ним на столике дымилась чашка кофе с молоком, а рядом стояла тарелка с горячими пончиками, посыпанными сахарной пудрой. Мимо бело-зеленого павильона живой поток тек в сторону собора или в направлении площади Джексона.
Его дешевый рыжевато-коричневый костюм видал виды, шелковый галстук выцвел и вытянулся. Вулрич носил его приспущенным, не прикрывая верхнюю пуговицу сорочки. Пол вокруг него и видимая часть зеленого пластмассового стула, на котором он сидел, были засыпаны сахарной пудрой.
В местном отделении ФБР на Пойдрас-стрит, 1250 Вулрич занимал должность помощника начальника. Из десятков людей, с кем меня связывало полицейское прошлое, мало кто остался мне близок. К этому ограниченному кругу принадлежал и Вулрич. А среди тех считанных федералов, с кем мне приходилось иметь дело, он был единственным не вызывавшим у меня раздражения. А еще он был моим другом. Вулрич находился рядом в страшные дни после убийства, не задавая вопросов, ни на минуту не сомневаясь во мне. Помню его, промокшего до нитки, стоящим у могилы, и капли воды, стекающие с полей большой мягкой шляпы. В скором времени Вулрича перевели в Новый Орлеан на повышение, оценив работу в трех других отделениях и способность удержаться на плаву среди бурных водоворотов и подводных течений, отличающих жизнь отделения ФБР в Нижнем Манхэттене.
Он прошел через болезненный развод. Брак распался около двенадцати лет назад. Жена вернула себе девичью фамилию, вновь став Карен Скотт, и жила теперь в Майами с художником по интерьерам, за которого недавно вышла замуж. По словам Вулрича, его единственная дочь Лиза стала членом какой-то религиозной группы в Мексике. Она также носила фамилию Скотт – тут уж определенно мамочка постаралась. Лизе исполнилось восемнадцать. Ее жизнь мало заботила Карен, а тем более ее нового мужа. А вот Вулрич не был равнодушен к судьбе дочери, но у него как-то не получалось воплотить чувства в реальную поддержку. Я знал, что распад семьи задел его особенно сильно еще потому, что и брак его родителей некогда оказался неудачным. Стервозный характер матери отравлял атмосферу в семье, а у отца не хватало характера, чтобы обуздать фурию-жену. Мне думается, Вулрич всегда хотел сделать как лучше. Пожалуй, он больше других проникся моим чувством утраты, когда я лишился Сьюзен и Дженни.
Со времени нашей последней встречи он еще больше располнел, и сквозь мокрую от пота сорочку проступили волосы на груди. Из густой седеющей шевелюры ручейки пота сбегали вниз и терялись в складках мясистой шеи. Жаркое солнце Луизианы, наверно, было для такого тучного человека настоящей пыткой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149