В Сечь Хмельницкий послал много подарков, между прочим клейноты панов гетманов. На пиво дал тысячу червонцев да на церковь триста. У самого Хмельницкого набралось целых тринадцать возов добычи. Обоз казацкий увеличился втрое и двинулся теперь к Белой Церкви, где казаки возвели укрепления. Там Хмельницкий остановился и, несмотря на требования казаков, не пошел дальше.

16. ГУЩА


Ой почувайте и повiдайте
Що на Вкраинi повстало
– Множество ляхiв пропало.
Од нас казакiв, од нас юнакiв
Нi один ляшок не скрився.


Воскресенье. В селении Гуща, резиденции Киселя, воеводы Брацлавского, было необычайное оживление. Все спешили в церковь и передавали на пути друг другу самые свежие новости.
– Слыхали, хлопцы, как полковник Остап отделал пана Четвертинского? –говорил один из крестьян. – Отрубил ему голову, всех детей его изрубил, а с женой, знатной пани, сам обвенчался. Как-то она будет растирать ему табак да подливать горилки?
– Привыкнет! – отвечал другой. – А в Ладыжане всех евреев перерезали: и старых, и малых.
– Так им и надо, собакам! – заметил третий.
– А правда это, – спрашивала одна из женщин, – что атаман Половьян у каждой панны и у каждой жидовки, что встретится ему на пути, сдирает полосу кожи с шеи и говорит, что дарит ей алую ленту?
– Не знаю, – отвечал хлоп, – Половьян страшный гайдамак, но есть и страшнее Половьяна.
– Кто такой? – с любопытством спрашивала баба.
– Да хоть бы Кривонос; его, говорят, никакая пуля не берет…
– Что Кривонос! – заметил другой. – А вот не дай Бог с Шолудивым Буняком встретиться, этот уже совсем колдун. Он, говорят, и не живой человек, а мертвец, только лицо у него человеческое. Мяса на нем совсем нет, а сквозь кожу гнилые кости светятся. – Как страшно! – проговорили женщины.
– И убить его нельзя, – продолжал рассказчик, – всякая пуля сквозь него пройдет, вреда ему не сделает.
Все примолкли и поторопились в церковь.
В другой группе шел разговор о Иеремии Вишневецком.
– Слыхали, хлопцы, Ерема, говорят, поднялся. Идет на казаков.
– А княгиню куда же он денет?
– Отправит в Вишневец, теперь уже не до женщин, не такое время.
– Ой, жарко достанется казакам, если Ереме попадут в лапы.
– Ну, ведь и Хмель не простак, один другого стоит.
– А все же Ерема может их побить: он такое слово знает. Как скажет это слово, никто ничего с ним поделать не может, не можно тогда его победить… А слово это сказала ему одна колдунья…
– Пустяки все это, бабьи россказни, – усомнился кто-то, – а храбрый он воин, вот что, никого не боится…
– У Хмеля-то тоже, говорят, колдуньи есть, да не одна, а целых три, так по очереди ему и гадают.
– Врут они ему! – опять усомнился тот же неверующий.
– Не верь, пожалуй! А вот слышал ты, что с казаком Донцом случилось? Была у него сестра Чаровница да еще другая Солоха. Каждый раз она гадала им перед битвой. Если предвидела победу, садилась верхом на коня и ехала впереди всех.
– Что же ее ляхи не пристрелили?
– И рады бы пристрелить, да пуля ее не брала, такой заговор она знала. Осадил Донец какой-то город и взял его. На выручку пришел польский пан с войском. Бросились казаки навстречу, а чаровницы кричат: «Уходите, уходите, не сдержите!» Но казаки не послушались; всех их и перебили.
– А что же чаровницы?
– А чаровниц обоих паны казнили.
– Как же ты говорил, что они против смерти заговор знали?
– Так заговор-то был против пуль, а казнили их топором.
Наконец все прихожане собрались в церковь и небольшой храм едва вместил всех молящихся. В правом углу около алтаря было отгорожено место для самого пана и его семейства.
Вскоре подъехал и панский рыдван. Воевода Брацлавский, пожилой человек с морщинистым лицом, с большими серыми глазами, смотревшими умно и проницательно, вышел первым. Он подал руку пани, а за ней соскочила на землю и Катря.
– Смотри, смотри, – говорили в толпе, – вон казачья невеста.
Воевода Кисель был набожный ревнитель православия, что, однако, не мешало ему тянуть на сторону панов; но поместьями своими он управлял благоразумно; хлопов не теснил, в дела входил сам и не допускал у себя селиться жидам. Пани Кисель была хорошая хозяйка, прислуге жилось у нее привольно: вот почему в имениях Киселя до сих пор не было смут, тогда как повсюду кругом хлопы то и дело резали своих панов. У Киселя не было детей и, когда Ивашка обратился к нему с просьбой укрыть на время его невесту, старики очень обрадовались случаю оживить немного свою однообразную жизнь. – Чего же лучше, – отвечал пан Адам казаку на его просьбу. – Пусть панна поживет здесь; у нас тихо, хлопы не бунтуют, а я рад услужить моему старому другу Хмелю.
Однако несмотря на свою дружбу к Хмелю, на полную готовность услужить казаку, Кисель частенько отговаривал Катрю от ее намерения выйти замуж за запорожца.
– Подумай только, панна, ведь тебе придется табак растирать своему мужу; придется, пожалуй, сапоги смазывать дегтем; они, ведь, ленивые, эти хохлы. Катря смеялась в ответ.
– А если бы я вышла замуж за такого пана, как Чаплинский, – говорила она, – разве это было бы лучше. Он бы меня, пожалуй, плетью стегал.
– А ты думаешь, запорожец не будет? Будет, будет, наверно будет, –шутил Кисель. Катря отсмеивалась и старалась отклонять разговор в другую сторону. Чутким своим умом она поняла, что Кисель уважает больше панство, чем казачество, и избегала столкновений по этому поводу. Веселая, живая, подвижная, она сразу оживила старинный замок Киселя, сумела внести в серенькую жизнь свет и радость, старики только вздыхали, когда думали, что им придется скоро расстаться с молодой девушкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104