Чорнота мрачно слушал их, видимо, не совсем понимая, в чем дело.
– Чего же от меня хотят паны? – спросил он наконец.
– Пан гетман уважает пана полковника. Если ваша милость захочет, то он ради вас отпустит пленников.
Чорнота даже привскочил с лавки.
– Это, чтобы я-то посоветовал ему выпустить пташек на волю? Да никогда этого не было и быть не может. Счастье ваше, что я сегодня нездоров, а то и вам бы целым не уйти отсюда.
Паны комисары невольно попятились к двери. Пан воевода сделал знак, чтобы они удалились, а сам, оставшись наедине с Чорнотой, повел разговор в ином тоне.
– Мне нравится прямой и откровенный характер пана полковника, –сказал он, подсаживаясь к казаку, – на его месте, может быть, и я отвечал бы так же. Но, ведь, согласитесь, в этой борьбе и сам гетман далеко не прав. Он много хитрит, то склоняется на сторону панов, то поддерживает казаков… Если бы он действовал так же откровенно, как пан, с ним бы легче было сговориться…
Чорнота в упор смотрел на пана Адама и молчал, видимо, соображая, куда тот клонит речь.
– Я должен сказать по совести, что его величество король, крайне недоволен гетманом. Он не прочь был бы сместить его и заменить человеком, более надежным… Не можете ли, пан, мне указать такого между доблестными панами воинами окружающими гетмана…
– Не знаю никого, кто бы мог заменить нашего батька, – угрюмо отвечал Чорнота, выколачивая пепел из трубки.
– Ну, так я буду говорить откровенно с паном полковником, – продолжал Кисель, помолчав. – По моему мнению, пан полковник самый доблестный из всех казаков, каких мне случалось встречать. Что бы сказал пан полковник, если бы король предложил ему гетманскую булаву?
Чорнота с секунду молча смотрел на пана воеводу, как-будто не сразу поняв, в чем дело. Потом вдруг вскочил с места и, схватив саблю, висевшую над головой, махая ей, прокричал:
– Убирайся, вражий сын, отсюда, пока цел, я тебя научу подбивать честного казака на подлости…
И будь рад, что ты старик, так и быть, ни слова не скажу гетману…
Кисель поспешил поскорей уйти. Когда он вышел в сени, ему показалось, что мелькнула чья-то тень. Был ли то дежурный казак, отворивший двери или кто другой, в темноте он не мог разобрать. Возвратившись домой, он рассказал своим товарищам все происшедшее и они пришли в полное отчаяние. – Теперь уж нам, наверное, несдобровать, – говорили они, – Чорнота обо всем расскажет гетману.
Страх их еще больше усилился, когда вечером испуганные слуги прибежали им сказать, что нескольких хлопов из свиты Киселя схватили и утопили в Днепре.
– Что же они сделали? – спросил Кисель.
– Ничего не сделали. Кто-то рассказал черни, что пан воевода хочет извести Богдана и посадить на его место Чорноту, а хлопы стали заступаться за пана, вот их и утопили.
– Кто же это рассказывал? – допытывался Кисель.
– Говорят какой-то казак, джура Чорноты.
– Ну, быть беде! – вздыхали паны.
На другой день слухи дошли и до Богдана. Он позвал Чорноту и стал расспрашивать. Чорнота начал с того, что ругнул его:
– Эх, ты гетман, гетман! Не гетмановати тебе, а баб слушать! Всяким сплетням веришь. Ну, был у меня Кисель, говорил о своих делах и просил, чтобы я тебе о пленниках слово замолвил.
– А ты что же? – спросил Богдан.
– А я его прогнал! Вот и все.
– И больше ничего? – недоверчиво спросил его Богдан.
– А тебе еще чего же? – переспросил Чорнота, угрюмо посматривая на гетмана. – Да ты что же, боишься меня, что ли? Эх, ты, батько, захотел бы Чорнота булавы, так не к панам бы пошел просить, а сам бы себе доставал. Не бойся, и у Чорноты есть друзья, да только не ляхи; с ляхами дружить Чорнота не будет. Вот тебе и весь сказ, гетман, и больше ты меня ни о чем не спрашивай.
Полковник круто повернулся и вышел, хлопнув дверью.
– Ну, осердился дуже! – с улыбкой проговорил Богдан ему вслед.
Наконец, паны комисары откланялись и уехали, ничего не добившись от гетмана. Несколько пленных ухитрились убежать с ними, остальных Богдан так и не выпустил.

21. ЗБАРАЖ И ЗБОРОВ


Ой що то за хижка
Пани сидiли,
Там на вирiжку;
Собак лупили,
Пiд тою хижкою
Ножи поломали,
Пани сидiли, Зубами тягали.


Шумно прошел весенний сейм. Особенно много споров вызвало чтение условий Хмельницкого. Король был не прочь примирить требования казаков с панской заносчивостью. Но как он ни желал сдержать разгулявшиеся страсти, ему все-таки пришлось подчиниться желанию панов и идти войной на непокорного казака. Паны готовы были на всякие жертвы, лишь бы усмирить мятежных хлопов; они установили налог для содержания тридцатитысячной армии и вперед разрешили королю все непредвиденные расходы. Новые споры возникли по поводу того, кого назначить предводителем. Общее желание предыдущего сейма было на стороне Иеремии Вишневецкого, но король и слышать не хотел о его назначении: у него с Вишневецким были личные счеты, он не мог простить Иеремии, что тот подавал голос за Стефана Ракочи и вел, как говорили, тайные сношения с венгерским двором. Несмотря на сильную партию, поддерживавшую Вишневецкого, король настоял на своем – выбрали не Иеремию, а троих предводителей: старика Фирлея, пана Ляндскоронского и Остророга. Сам же король принял на себя главное начальство над всем войском и двинулся на Волынь.
Польское войско собралось под Константинополем. Начало для поляков было удачно: в нескольких мелких стычках они одержали верх над казаками. Был июнь на исходе. Хмельницкий не торопился и делал вид, что надеется мирным путем поладить с панами. Народ отовсюду стекался к нему. Он делил их на полки, выбирал полковников и вводил в общий строй войска то устройство, которое до этого времени было только у запорожцев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104