На полках стояло множество драгоценных вещей: сосудов и ваз греческих, красивых безделушек французской работы, турецких золотых вещиц, русских чаш и кубков и несколько изящных статуэток итальянской работы; на стенах висели две, три картины.
Все чинно рассаживались по лавкам, хлопы подавали трубки, гости курили в ожидании пира.
Пана Барабаша ждали долго, думали, что он совсем не приедет, но наконец и он явился, вполне довольный и счастливый, и по дружбе передал куму Богдану и пану Кречовскому, что он утек от своей пани, так как она ни за что не хотела отпустить его добровольно.
– И молодец, кум! – похвалил Богдан. – Семь бед – один ответ, а мы пока попируем.
Чаплинского ждали еще дольше и, решив, что ого не будет, отправились к столу.
В столовой у дверей гостей ожидали двое слуг с тазом и рукомойником и двое других с ручником. Каждый мыл руки, утирал ручником, а затем Богдан при помощи Тимоша усаживал их по чину и достоинству. Кроме панов полковников тут было несколько лиц из войскового начальства, прежние сослуживцы Богдана, когда он занимал должность войскового писаря; было и несколько зажиточных казаков из соседних хуторов и несколько удалых шляхтичей.
Марина и хозяйские дочери не садились, а угощали панов. За каждым из столов суетилось несколько хлопов, а за стульями панов стояли их собственные слуги. В продолжение еды гостей обносили только пивом в высоких цилиндрических стаканах с опущенными в него хлебными гренками, поджаренными в масле.
Все уселись, музыканты заиграли какую-то песню, как вдруг отворилась дверь, и на пороге показалась надутая фигура Чаплинского. Это был человек лет сорока, невысокий, круглолицый, с вытаращенными лягушечьими глазами, с непомерно широкими плечами и сердитым угрюмым выражением на лице. Длинный форменный кафтан как-то не шел к его невысокой подвижной фигуре. Сабля болталась по ногам, и это, видимо, стесняло его, тем более, что он сильно прихрамывал.
– А вот и пан подстароста! – проговорил хозяин, вставая и идя навстречу гостю, – добро пожаловать, милости прошу! Эге, да пан что-то прихрамывает! – проговорил он с усмешкою, косясь на его ногу. – На охоте, видно?
– Да, – отрывисто проговорил Чаплинский, вспыхнув, – медведь укусил. – Да, да, какие времена-то нынче… Прошу садиться пана подстаросту, место его не занято, ведь, пан у нас почетный гость… Так вот, я говорю, какие времена-то, панове, даже и медведи умнее стали. Бывало мишка норовит, как бы облапить человека да кожу содрать, а нынче укусил пана вежливенько в ножку, да и до лясу скорей убрался. Умный медведь!
Гости весело хохотали, здороваясь с Чаплинским, а он покраснел, как рак, надулся, хотел что-то сказать и схватился за саблю.
– Потише, потише, пан подстароста! – самым невинным тоном продолжал хозяин. – Ну, стоит ли из-за какого-нибудь медведя ссориться. Гей, Марина! Гей, дочки! Пива пану подстаросте!
Марина с приветливым поклоном поднесла гостю полный стакан пива, и пан мигом успокоился. Но не успел он еще осведомиться о здоровье ясновельможной пани, как Богдан окликнул его:
– Прошу прощения у пана подстаросты! С ним желает поздороваться один его хороший знакомый. Иваш! – обратился он к запорожцу, – ты, ведь, кажется, добре знаком с паном Данилом?
Ничего не подозревавший Чаплинский уже готов был приподняться со своего места, чтобы раскланяться, но, взглянув на бледное лицо казака, искаженное ненавистью и гневом, он живо вспомнил черты вздернутого им на дерево человека и грузно опустился на стул, вытаращив глаза и онемев от страха и удивления.
– Что с паном? – со смехом спросил Хмельницкий. – Иваш добрый казак и панской ласки не забывает. Не так ли, Иваш?
Иваш злобно усмехнулся, а гости с недоумением посматривали на происходившее. Наконец Чаплинский пришел в себя и овладел своим смущением. – Я не знаюсь с запорожцами, – надменно отвечал он, – и никогда не видал этого казака.
– Ну, может мы с паном когда и повидаемся, – пробормотал Иваш.
В эту минуту вошли слуги, неся различное мясо. Все занялись едою и разговорами; неприятное происшествие было забыто. Мясо было нарезано большими ломтями. К нему подавали четырех сортов подливки: желтую шафранную, красную из вишневого сока, черную из слив и серую из вареного лука, протертого сквозь сито. Подавали баранину, телятину, фаршированных кур, пропитанных пряностями, а на столе поставили мясные паштеты. Паны принялись с удовольствием за поданные кушанья, пробуя, смакуя и похваливая, а когда насыщались, то накладывали порции своим слугам; те отходили в угол и там съедали. После первой перемены верхнюю скатерть сняли, обнесли гостей пивом и медом и стали подавать жаркое: каплунов, пулярдок, зайцев, оленину, кабанину и рябчиков. Все это подавалось на блюдах перемешанное, на столе же расставили салаты. За столом гости не отличались разговорчивостью, они перекидывались отдельными словами и замечаниями, что не мешало им усердно уписывать яства. За жарким подали свиное сало под гороховым отваром. Каждый гость брал кусок, смотря по аппетиту, резал на кусочки, поливал гороховым отваром и глотал, не жуя. Сняли вторую скатерть и наставили пирогов, творожников, блинов с маковым молоком, галушек, творог, простоквашу, варенец. Наконец со стола все убрали, поставили кубки и вина. Кубки были всевозможных видов: трех и четырехгранные, круглые, плоские, продолговатые, серебряные и хрустальные.
Пир сразу оживился. Гости предлагали и пили заздравные тосты, кубки заходили по столу. Лица раскраснелись, глаза заблестели, говор стал оживленнее. Чаплинский пил немного;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104