Они там никому не доверяют.
Баранов хмуро кивнул и решительно двинулся к пункту проверки. Петруха машинально поцеловал девушке руку и зачем-то протянул свой талисман – высохший аленький цветочек, вывезенный контрабандой.
Девушка изумленно подняла густые длинные ресницы и глянула на Филиппова. Цветочек в ее ладошке затрепетал и расцвел. Глаза их встретились, сердца забились в едином ритме, но…
Но Баранов окликнул подчиненного. Петруха вздохнул и пошел навстречу смерти. Баранов хмуро остановился перед дверью в комнатку, подождал Петруху, постучал и твердо шагнул внутрь. Дверь захлопнулась с противным металлическим лязгом.
Обстановка была аскетичной. Поперек комнаты, от стены до стены, последовательно, друг за другом, стояли три прилавка. Через них от двери к двери вел узкий проход.
За первым прилавком сидела дородная баба лет пятидесяти. Табличка у локтя гласила: «Контроль таможенный». В прилавке торчал мощный нож, более уместный в руках мясника с рынка. Баба прищурила поросячьи глазки и вяло поинтересовалась:
– Наркотики, оружие, контрабанда?
– Спасибо, не надо, – пролепетал опешивший Петруха, косясь на нож.
– А я что, предлагаю, что ли? – тупо удивилась контролерша.
Наступила неловкая пауза.
Контролерша мучительно соображала: а то ли она спросила?
Петруха испуганно перебирал несостоявшиеся варианты своего ответа: «Спасибо, не стоит; спасибо, не затрудняйтесь; спасибо, я сыт».
Баранов решительно отодвинул ошалевшего Филиппова в сторону, легко поставил свой баул на прилавок и расстегнул его.
Баба за прилавком оживилась. Запустив руки в баул, она долго там ковырялась, пока не извлекла батон вареной колбасы. Выразительно поглядев на Баранова, она цокнула языком.
Баранов усмехнулся, перехватил батон, уложил на прилавок, выдрал нож из дощатого прилавка и решительно рассек несчастную колбаску на две части. Большую – девять десятых – он оставил на прилавке, меньшую – одну десятую – положил в сумку, застегнул ее и, не обращая внимания на таможню, пошел дальше.
– Мне за державу обидно! – пояснила баба Петрухе. – Шагай себе, турист.
За вторым прилавком сидела не менее полная, но куда более элегантная женщина лет тридцати пяти-сорока. Табличка гласила: «Контроль санитарный», а остатки макияжа на грустном лице контролерши предполагали достаточно высокий уровень интеллекта, каковое предположение тотчас и подтвердилось.
– Инфлюэнцей болели? – строго вопросила она Баранова.
– Нет, – сказал Баранов, раскрыл баул и достал набор парфюмерии.
– Здоров, – констатировала контролерша, доставая из-под прилавка зеркальце и открывая набор.
Петруха шагнул к ней, и контролерша, нахмурившись, отвлеклась от дела.
– Инфлюэнцей болели? – строго вопросила она Филиппова.
– Болел, – решительно ответил Петруха. Что такое «инфлюэнцей» он не знал, но надеялся, что в самолет его не пустят.
– Свинкой, корью, пневмонией, куриным гриппом, переломами, насморком? – заинтересовалась санконтролерша.
– Болел, болел, болел, болел, болел, болел, – отрапортовал Филиппов.
– Дурак, что ли? – Контролерша повернулась к стоявшему за ее спиной Баранову. Тот неопределенно пожал плечами. Зная теперь точно, что самолет без него никуда не улетит, заммордух тоже на борт уже не торопился. В авиалайнере все не как у людей: там позже сядешь – раньше выйдешь.
– Нет, с головой у меня все в порядке, – не рискнул возводить на себя напраслину Петруха.
– Чем еще болели? – раздражаясь, поинтересовалась дама в макияже.
Лучше бы она не спрашивала.
Семь с половиной минут Петруха перечислял свои болезни, начиная с писания в штаны в ясельном возрасте и кончая штыковой раной в живот, которую он скромно и лаконично назвал открытым проникающим ранением, нанесенным колющим предметом конусообразной формы с четырьмя гранями в верхнюю долю брюшной полости с последующим выходом через правую полупопу, минуя (тут Петруха перечислил все виды своих кишок и иных внутренних органов), с последующим обильным кровотечением и экстренными реанимационными мероприятиями. Уф!
Санконтролерша, давно забыв свой вопрос, бешено стенографировала особо понравившиеся ей термины. Баба с таможенного контроля, отхватив от реквизированной колбасы порядочный кус, со слезами на глазах пихала этот кус и свой собственный хлеб в карман Петрухиных галифе со словами: «В дороге покушай, касатик. Чай, тебе далеко лететь-то, милок. Покушай, не обижай старую».
Последней была табличка «Контроль пограничный».
Стройная невысокая девушка лет двадцати пяти, с длинными волосами под зеленой фуражкой, в форменной рубашке, весело, но внимательно изучила документы, чему-то криво усмехнулась, проставила в липовых паспортах печать и вернула бумаги.
Баранов положил на стойку шоколадку и покинул страшную комнату, увлекая за собой Петруху, пославшего контролершам один воздушный поцелуй на всех.
Когда дверь за ними захлопнулась, девушка сняла фуражку и набрала какой-то номер на черном эбонитовом телефонном аппарате.
– Слушаю, – заинтересованно спросили на том конце линии.
– Контроль миновали Баранов и Филиппов. Все благополучно.
– Взятки?
– Баранов: колбаса докторская – один килограмм двести граммов; косметика «Кристиан Диор», польская, один комплект, цена – пять злотых и семь грошей; шоколадка швейцарская, соевая, сделано в Укляндии. Филиппов: воздушный поцелуй. Да, товарищ полковник, гражданин Филиппов очень нервничает. Не исключена аэрофобия.
– Вас понял. Так, теперь по контрабанде. Шоколадку употребить, парфюмерию – на ваше усмотрение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107