И вот еще что… на тебе, переоденься.
Малюта извлек из вещмешка какое-то тряпье и небрежно швырнул его Садко. Тот брезгливо развернул сверток и застонал – штаны из дерюги, драная цигейка и старые лапти франтоватому купцу пришлись хотя и впору, но явно не по душе.
Ворча и стеная, он все-таки облачился в лохмотья и лишь свою спортивную шапочку с эмблемой мадридского «Реала» отказался снимать наотрез. Скуратов досадливо махнул на Новогородского рукой и переоблачился сам. В форме гвардейского капитана при рыжей бороде и сабле он смотрелся достаточно внушительно, поэтому жаловаться на вшей в своем новом прикиде Садко остерегся.
– Легенда такая, – оглаживая бороду, грозно сверкнул очами Малюта. – Я направлен за фуражом. Вы – мобилизованные мне в подмогу крепостные. На людях шапку передо мной почаще ломайте. И особливо ты, господин Великий Новгород.
Скуратов ни за что бы себе не признался, что его неприязнь к Садко вызвана тривиальной черной завистью к новгородским вольностям, которые, к слову, по повелению Ивана Грозного он же, Скуратов, в свое время у новгородцев огнем и мечом и отнял. Впрочем, отрядному священнику Шаманову и комиссару Фурманову в своем грехе Малюта признавался.
Латын Игаркович за черную зависть наложил на Скуратова епитимью – выучить наизусть былину «Садко и Царь подводный». А комиссар провел с Малютой дружескую беседу по поводу расизма, из которой чего-то, видимо, недопонявший контрразведчик неожиданно вынес:
во-первых, интернационализм – это равная ненависть или равная любовь ко всем инородцам без исключения;
во-вторых, от любви до ненависти – один шаг;
в-третьих, Фурманову было наплевать на происхождение Садко, а вот тот факт, что товарищ Новогородский за собой посуду в столовой не всегда выносит, действительно возмутителен.
Былину Скуратов за полгода вызубрил, но с тех пор невзлюбил Новогородского еще больше, хотя, впрочем, и отдавал ему должное в делах, связанных с внешнеторговыми операциями Аркаима, и ценил как опытного водолаза…
– Воз с сеном надобен, – выслушав легенду прикрытия, резонно заметил обстоятельный Сусанин, на ходу выправляя оселком зубья вил. – Фуражир без сена – как баба срамная в притоне. Кто ж ей, гуляшей, поверит, что она туда за томиком Ахматовой зашла?
– Зачем сено? – запротестовал Садко. – Вовсе не надо никакого сена! От него головная боль одна. Мы, может, только едем еще за ним, за сеном твоим, будь оно неладно.
Скуратова сено, как, впрочем, и солома, интересовали не больше прошлогоднего снега, но он не упустил случая лишний разок погнобить Садко.
– Товарищу Сусанину за проявленное внимание к достоверности легенды прикрытия – трое суток к отпуску. Господину Новогородскому за пренебрежительное отношение к вопросам маскировки – трое суток гауптвахты.
Озлобленный и впрямь непомерно суровым наказанием Садко чуть было не объявил сидячую забастовку, но, скрипнув зубами, смолчал, поскольку они как раз форсировали очередную лужу по разбитой вдрызг поселковой дороге.
– Воз с сеном реквизируем ближе к городу, где-нибудь на окраине, – привел подчиненных к общему знаменателю Скуратов – и не удержался: – В боевой обстановке все разрешено. Мы завсегда в Новгороде так делали. И никто, заметьте, не жаловался.
– Не надо реквизировать, – вздохнул Сусанин, по доброте душевной жалевший бедных обывателей любой отечественной реальности. – Бона повозка стоит. Брошенная чавой-то. Правда, лошади нет.
– Есть лошадь, есть! – облегченно и радостно заорал Садко Новогородский, указывая куда-то в сторону. – Вон она, пасётся, милая.
Зная характер Скуратова, Садко не сомневался, что в случае отсутствия одной лошадиной силы гужевого транспорта Малюта, не задумываясь, впряжет в телегу именно его.
– Жидковатая какая-то, – оценивающе поглядывая то на кобылу, то на Садко, подтвердил Малюта худшие опасения подчиненного.
– И вовсе нет, – возмущенно запротестовал купец. – Это только вид такой, порода такая. А сама выносливая, по копытам видно. И хвост у ней знатный. Добрая лошадка! Правда, Ванюша?
– А и то, – подтвердил Сусанин, втыкая вилы в землю и направляясь к кобыле. – Сойдет.
Миновав деревянный мост, отделявший центр города от заречья, они направились по чрезвычайно крутой булыжной мостовой вверх. По правую руку от них высился довольно высокий холм, слева же стояли кривоватые бревенчатые дома. Садко, держа клячу в поводу, месил осеннюю грязь пехом, Сусанин с вилами на плече шагал позади телеги, Малюта же, удобно устроившись на сене, победно осматривал окрестности.
– Ничего не изменилось, – с удовлетворением заметил он, снимая головной убор и осеняя себя крестным знамением на купол постепенно открывающейся за холмом в ранних осенних сумерках церкви. – Тпру, залетная. Слышь, Садко, тебе сказано – тпру. Вишь, дома каменные пошли. Нам теперь направо.
Холм кончился, крутой подъем и поворот направо вывел десант к базарной площади. Торговые ряды по причине позднего часа были, естественно, пусты, да и не особенно обширны: с два десятка крытых дощатым навесом прилавков, за которыми еще копошились убиравшие свой товар – картошку и лук – заезжие торговцы.
– Туды, – распорядился Малюта, спрыгивая и разминая ноги. – Шевели копытами.
Они пересекли площадь и, оставив телегу на углу у трехэтажного домика, постучались в дверь соседнего здания.
– У-езд-но-е каз-на-чей-ство, – по слогам вслух прочитал Сусанин, водя пальцем по бронзовой табличке и недоуменно оборачиваясь к Скуратову. – Валютный банк, что ли?
– У них вход со двора, – чему-то улыбаясь, пояснил Малюта, продолжая колотить сапогом в дубовую дверь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107