спасаясь от презрения со стороны других, мы должны соединяться узами с теми, кого сами презираем; должны предпочитать высокое рождение, титул и богатство истинным достоинствам. Такова тирания обычая, тирания, с которой мы вынуждены мириться, ибо мы, светские люди, – рабы обычая.
– Чушь, да и только! – сказала Слипслоп, хорошо понявшая теперь, какой ей держаться линии. – Будь я так богата и так знатна, как ваша милость, я бы не была ничьей рабой.
– Как я? – сказала леди. – Но я же говорила лишь о том, что было бы, если бы какой-нибудь молодой и знатной женщине, мало видевшей свет, случилось полюбить такого человека… Как я! Вот еще!… Надеюсь, ты не вообразила…
– Нет, сударыня, конечно нет! – восклицает Слипслоп.
– Нет? Что «нет»? – вскричала леди. – Ты всегда отвечаешь, не дослушав. Я только признала пока, что он очаровательный молодой человек. Но чтобы я!… Нет, Слипслоп, со всеми мыслями о мужчинах для меня покончено. Я потеряла мужа, который… но если я стану вспоминать, я сойду с ума! Отныне мой покой заключается в забвении. Слипслоп, я хочу послушать твой вздор, чтобы мысли мои направились в другую сторону. Что ты думаешь о мистере Эндрусе?
– Да что ж! – говорит Слипслоп. – Он, по-моему, самый красивый, самый приличный мужчина, какого я только встречала; и сделайся я самой знатной дамой, это вышло бы не худо кое для кого. Ваша милость могут, коли вам угодно, говорить о всяких там обычаях, но, скажу вам компотентно, взять любого молодого человека из тех, что ходили в Лондоне в дом к вашей милости, – куда им всем до мистера Эндруса! Пустые вертопрахи, да и только! Я бы скорей пошла замуж за нашего старого пастора Адамса; и слушать не хочу, что там люди говорят, лишь бы я была счастлива на груди у того, кого люблю! Некоторые люди хулят других только потому, что у тех есть то, чему они сами были б рады.
– Итак, – сказала леди, – если бы вы были дамой с положением, вы действительно вышли бы замуж за мистера Эндруса?
– Да, уверяю вашу милость, – ответила Слипслоп, – вышла бы, если бы он от меня не отказался.
– Дура, идиотка! – кричит леди. – «Если бы он не отказался» от знатной дамы! Разве тут могут быть сомнения?
– Нет, сударыня, конечно нет, – сказала Слипслоп. – Сомнений быть не могло бы, только бы убрать с дороги Фанни; скажу вам компетентно, окажись я на месте вашей милости и полюби я мистера Джозефа Эндруса, она бы у меня и минуты не оставалась в приходе! Я уверена, адвокат Скаут спровадил бы ее куда надо, когда бы ваша милость только заикнулись ему о том.
Эти последние слова Слипслоп подняли бурю в душе ее госпожи. У нее возник страх, что Скаут ее выдал – или, верней, что она сама выдала себя перед ним. Помолчав немного и дважды изменившись в лице – сперва побелев, потом побагровев, – она сказала так:
– Меня удивляет, какую волю вы даете своему языку! Вы инсинуируете, будто я использую Скаута против этой девки из-за некоего молодого человека?
– Что вы, сударыня! – сказала Слипслоп, перепуганная до потери рассудка, – чтобы я инсвинировала такие вещи!
– Еще бы вы посмели! – ответила леди. – Надеюсь, мое поведение самой злобе не позволило бы возвести на меня такую черную клевету. Проявляла ли я когда хоть малейшую игривость, малейшую легкость в обхождении с мужчинами? Следовала ли я примеру некоторых, кого тебе, я думаю, случалось видеть, позволяя себе неприличные вольности хотя бы с мужем; но и он, дорогой мой покойник (тут она всхлипнула), если бы ожил (она выдавила слезу), не мог бы меня укорить в каком-либо проявлении нежности или страсти. Нет, Слипслоп, за все время нашего супружества я ни разу не подарила мужа даже поцелуем, не выразив при том, как это мне противно. Я уверена, что он и сам не подозревал, как сильно я его любила… А после его смерти, ты же знаешь, хотя прошло уже почти шесть недель (одного дня не хватает), я не допустила к себе ни одного посетителя, пока не приехал этот мой сумасшедший племянник. Я ограничила свое общество только друзьями женского пола… Неужели же и такое поведение должно страшиться суда? Быть обвиненной не только в презренной страсти, но еще и в том, что она направлена на такой предмет, на человека, недостойного даже, чтобы я его замечала…
– Честное слово, сударыня, – говорит Слипслоп, – я не понимаю вашу милость и ничего на этот счет не знаю.
– Я думаю, что ты и впрямь меня не понимаешь!… Это – тонкости, существующие только для возвышенных умов; ты с твоими грубыми идеалами не можешь их постичь. Ты жалкое существо одной породы с Эндрусами, пресмыкающееся самого низкого разряда, плевел в публичном саду творения…
– Смею уверить вашу милость, – говорит Слипслоп, в которой страсти распалились почти до такой же степени, как в ее госпоже, – я не больше имею касательства к публичным садам, чем некоторые особы. В самом деле, ваша милость говорит о слугах, точно они не родились от христианского рода. У слуг та же плоть и кровь, что и у знати; и по мистеру Эндрусу видно, что нисколько не хуже, а то так и лучше, чем у иных… И я, со своей стороны, не вижу, чтобы мои одеялы Может быть, она хотела сказать «идеалы». (Примеч. автора.)

были грубее, чем у некоторых лиц; и уверяю вас, будь мистер Эндрус моим дружком, я бы не стала стыдиться его перед обществом джентльменов, потому что, кто ни увидит его в новом костюме, всякий скажет, что он выглядит таким же джентльменом, как и кто угодно. Грубые, да!… А мне вот и слышать непереносимо, как бедного молодого человека обливают грязью, потому что, скажу вам, я никогда не слыхала, чтобы он в жизни своей сказал о ком-нибудь дурное слово. В сердце у него нет грубости, он самый добронравный человек на свете;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134