Описание пурги вызвало много замечаний.
– Как у нас! – с удовлетворением отметил Коравье. – Молодец Пушкин, правдивый человек.
Праву вспоминал, как именно книга знакомила его с русским языком. В интернате была довольно богатая для тех мест библиотека. Однажды учительница прочитала на уроке сказку Пушкина «Золотой петушок». Праву удивила способность простого разговора превращаться в волшебные звуки. Эти звуки создавали зримую картину далекой жизни. Праву еще был в том замечательном возрасте, когда верят сказкам. Для него мир за пределами селения начался именно со сказок, которые рассказывали друг другу его земляки. В метельные зимние вечера при свете мерцающего жирника неторопливо текли рассказы о подвигах чукотских богатырей, о неудачливых похождениях священного, но глуповатого ворона, о скитаниях чукотского сироты… В сказках назывались реальные места, где происходило действие, и даже когда оно перемещалось на первое, второе и пятое небо, никто из слушателей не выражал сомнения в достоверности рассказа-сказки.
На смену сказкам пришли книги. Новый, совершенно незнакомый мир открылся Праву. В героях книг он искал черты, которые были знакомы ему в окружающих людях, в нем самом. У каждого человека есть минуты, когда он с особой отчетливостью, с внутренним восторгом отмечает в сердце очень важные открытия. Одним из таких открытий для Праву было то, что в книгах жили люди, которые мало отличались от него самого. Праву как-то неожиданно научился определять меру правдивости художественного произведения – когда читатель легко может представить себя на месте героя и без труда проходит через строй печатных знаков в те страны, города, деревни, на палубы кораблей, в безмолвные льды, в глубокие шахты, о которых пишется в книге…
Чтение «Капитанской дочки» часто являлось только поводом для разговора, который имел довольно далекое отношение к Пушкину.
Однажды Коравье спросил:
– Как ты научился русскому языку? Вот ты говоришь с русскими, а мне кажется, что ты родился уже знающим этот язык.
Праву хорошо помнил время, когда он не знал по-русски ни одного слова. Он слушал русских и не представлял, как можно понимать язык, состоящий сплошь из непонятных звуков, сливающихся в одно неразборчивое бормотание. Но еще больше его удивляли люди, способные изъясняться сразу на двух языках.
Назвать точно день, когда ему стал понятен русский язык, Праву бы не смог. В школе с ним за одной партой сидел русский мальчик, с которым, разумеется, нельзя было не наладить отношений. Через некоторое время они уже объяснялись на удивительном смешанном наречия. Слово за словом, фраза за фразой в мозгу у Праву откладывались богатства языка, который теперь стал для него вторым родным языком. В университет он приехал уже свободно говорящим по-русски. Преподаватели только дивились, как это юноша, выросший на Чукотке, говорит по-русски лучше многих приехавших из более развитых районов страны.
А затем книги…
– Как бы мне хотелось заговорить на русском языке! – воскликнул Коравье. – Вот я смотрю на человека, читающего русскую книгу или говорящего на этом языке, и мне кажется, что по сравнению с ним я слепой на один глаз, глухой на одно ухо.
Кэлетэгин тоже поделился воспоминаниями:
– В нашем селе жил русский мальчик, сын работника полярной станции, гидролога. У этого мальчика была двухвесельная лодка, на которой он плавал по лагуне. Мы с ним дружили, но когда дело доходило до того, чтобы вместе поплавать на лодке, он брал меня только с условием, что я выучу какое-нибудь русское стихотворение или песню. Я еще всех слов не понимал, но стихов знал множество. И в лодке посреди лагуны громко их читал:

Заунывный ветер гонит
Стаи туч на край небес,
Ель надломленная стонет,
Глухо плачет темный лес…

Иногда во весь голос пел:

Не шей ты мне, матушка,
Красный сарафан!



Так я быстро выучился говорить по-русски, и меня даже иногда просили быть переводчиком. Однажды приехал какой-то начальник из района и говорил речь. Мне велели переводить. Он говорил долго и все повторял, что надо работать хорошо. Я его речь за пять минут перевел. Он рассердился и потребовал, чтобы кто-нибудь другой перевел все заново…
В заключение Кэлетэгин предложил:
– Давайте учить русскому языку Коравье и Инэнли! Я, конечно, не учитель, но разговору могу поучить.
– Что ж, – согласился Праву. – Это дело. Правда, пособий у нас нет.
– Да прямо по этой книге и будем учить, – Кэлетэгин кивнул на томик Пушкина. – Вспомним школьные уроки.
– Ладно. С завтрашнего дня и начнем. А сейчас ложитесь спать. Сегодня на дежурство пойду я.
Праву вышел из тракторного домика. Несмотря на поздний час, было светло, как в зимний полдень. Ночь отличалась ото дня только тем, что на землю спускалась какая-то особенная тишина, не похожая на тишину тундрового дня. Снег покрылся смерзшейся корочкой, и ноги с хрустом проваливались в него.
Праву начал круговой обход, зорко оглядывая окрестности. Некоторые олени имеют привычку откалываться от стада. На этот раз все было спокойно. Серое пятно стада заняло почти весь распадок. За невысоким перевалом паслись олени Нутэвэнтина.
Праву любил часы ночного дежурства. Дремала природа, не мешая спокойному течению мыслей, тишина лишь изредка нарушалась далеким гулом машин, идущих по новой шоссейной дороге.
Праву давно не был там – на дороге и в комбинате. Говорили, что строительство подходит к концу. Хотелось повидать и брата. Как-то он там? Вообще, надо признаться, по отношению к родным он ведет себя, по меньшей мере, непочтительно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103