– Какой адрес? – Праву заторопился.
– Оленья улица, три, квартира один. Бывал в гостях у вашего отца. Занятный человек.
Оленья улица оказалась совсем рядом. В нижнем этаже дома номер три размещался детский сад. Ребята пели под аккомпанемент пианино. Праву медленно поднимался по лестнице. Шесть лет не видел своих родителей!.. Как они выглядят?..
Он нажал кнопку электрического звонка.
Дверь открыл отец. Взглянул на сына как на постороннего, словно не узнавая. Неужели Праву так изменился? От растерянности он не мог вымолвить слова. Отец крикнул в глубину квартиры:
– Жена! К нам гость пришел!
– Кто?
– Лыгъоравэтлан, – ответил отец.
– Пусть заходит! Какая радость! Так редко нас навещают соплеменники…
Она выглянула из-за спины мужа и охнула:
– О, Етынкэу, что ты говоришь? Это же сын, Праву! – отстранив отца, она кинулась к сыну и обняла его.
Плечи ее затряслись.
– Не плачь, мама, – Праву гладил мать по черным, уже тронутым сединой волосам.
Отец проворчал:
– Сыновья гостями ходят к отцам…
Мать вытерла слезы и посмотрела на сына.
– Какой ты стал! Худой… И кухлянка-то трепаная… А малахай красивый. Умелые руки его шили… Иди, иди в комнату… Нет, сначала разденься.
Тут и отец, не выдержав роли, обнял Праву и по-чукотски поцеловал: обнюхал лицо.
– А грязный ты, – сказал он, скрывая волнение. – Раздевайся, помоешься. У нас ванная есть…
Отец был в просторной клетчатой рубашке с закатанными рукавами и выглядел бодро.
– Прости, что так тебя встретил, – виновато произнес он. – Сильно был сердит. И Васе запретил писать тебе… Хотел поколотить… Эх, Праву, все же ты для меня маленький, хоть и высшее образование получил!
– А где Вася? – спросил Праву.
– На работе. С крана перешел на рудник… А ты как?
– Вася, наверное, рассказывал?
– Говорить-то говорил, но ничего непонятно. По его словам выходит, что работа у тебя почетная, важная, областной комитет партии поручил, а вот по твоему виду не скажешь… Я и вправду в первую минуту принял тебя за чаучу…
– Что же ты из колхоза ушел, отец?
– А как быть? – развел руками Етынкэу. – Ждали мы детей, думали, выучатся и приедут, а вы вон куда подались. Не сразу и доедешь. На самолете летели… Почему ты все меня допрашиваешь? Расскажи, как сам живешь? Не женился еще?
– Не успел дать телеграмму…
Етынкэу рассердился:
– Ну и сын! Совсем забыл родителей.
– Прости меня, отец!
– Посмотрю еще. Рассказывай, что у тебя за работа.
О стойбище Локэ Етынкэу слышал и очень удивился, что оно уже вступило в колхоз.
– Что-то они больно быстро, – заметил он. – Помню, нас агитировали целый год…
– Тогда же еще не было ни одного чукотского колхоза, – возразил Праву. – А тут рядом с ними колхоз, советские люди…
– Может, ты и прав, – задумчиво сказал Етынкэу. – Интересно бы на них посмотреть.
– А ты приезжай в гости, отец, – пригласил Праву. – Вместе с матерью. Заодно познакомитесь с женой.
– Нет уж! – опять вспомнил об обиде Етынкэу. – Приезжайте в гости сначала вы!
Когда Праву, помывшись, вышел из ванной, Вася уже пришел с работы.
– А я тебе вчера послал секретное письмо, – сразу же сообщил он. – Хоть отец и запретил, я написал, что они приехали, – глаза Васи хитровато блестели. – Знал, что будут рады.
Мать хлопотала, приготовляя ужин, то и дело приходя из кухни, чтобы еще разок взглянуть на сына.
Одна из двух комнат в квартире была превращена в некоторое подобие полога. На иолу разостланы оленьи шкуры, к стене придвинут низкий стол, возле которого можно сидеть только на корточках. Судя по всему, стол этот был еще недавно обычным столом, но, отпилив ножки, Етынкэу превратил его в удобный чайпавьелгын Чайпавьелгын – чайный столик.

, отвечающий его привычкам.
Пока Вася плескался под душем, Праву продолжал беседу с отцом.
– До сих пор не могу простить себе, что уехал из колхоза, – сокрушался Етынкэу. – Бригадиром был, на китов и моржей охотился. А сейчас кто? Штукатур! Мажу раствором стены, дышу каменной пылью. И все мать виновата. Не давала моим ушам отдыха: один сынок в русском поселке, его могут обидеть, задавят машиной… А Праву? Первенец? В тундре может заблудиться… Теперь скучаю по родному селу, по морю, по настоящему чукотскому разговору.
– У тебя же есть с кем поговорить: мать и Вася, – сказал Праву.
– Какой с ними разговор! Вася заладил одно: комбинат, руда, обогащение, агломерат… Нет, долго я не вытерплю. Достроим четырехэтажный дом, и уеду… Вот я старый коммунист. Вступил в партию, когда на Чукотке райкомов еще не было, назывались ревкомами. Все понимаю умом, а сердце не может примириться с тем, что уходит время…
Вася вошел в комнату, причесанный, в чистой рубашке:
– Отличная штука душ! Будто новую силу вливает.
– Не влить ли нам лучше чего-нибудь покрепче теплой воды? – спросил отец.
– Есть и такое! – весело ответил Вася и исчез за дверью.
Вскоре он вернулся, держа в руках бутылку водки. Мать принесла большую тарелку с оленьим мясом.
Отец разливал водку по рюмкам.
– Выпьем за комбинат, – сказал он. – У нас в поселке это самый главный тост.
Мужчины выпили. Мать только пригубила.
– Здесь много оленьего мяса, – заметил отец. – Это хорошо. Строителей кормят сытно. В магазинах даже свежая картошка есть, китайские яблоки и эти… с кожей…
– Апельсины? – подсказал Вася.
– Они, – кивнул отец. – До чего дожили! Апельсины едим! Вот вы оба о голодовках только слышали. А нам, людям старшего поколения, это еще памятно. Не было такого года, чтобы люди несколько месяцев не жили впроголодь.
Ужин завершился традиционным чаепитием.
Захмелевший отец расхваливал комбинат, забыв о том, что час назад рвался уезжать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103