Вода затягивает следы, ничего не меняется. Ничего не знать - событие, избранное из значений. Когда бледны после любви и бессонны, не птицы. Под веками подрагивает зрачок. До утра, до вечера, до. Вот, кажется, и все. Я пишу на карточках и главное в этом - строгость, иначе ничего не останется пониманию. Все поглотит материя, исключившая первооснову молчания. Страница все более непроницаема. Не начиналось. Стриж, явленный ленивым поворотом головы - лук и стрела одновременно. Нам передается это невыносимое усилие сорваться с тетивы тяжести, предрешенности, подобное усилию слова, рвущегося от самого себя, - это порыв разорвать вспышкой мига узел мощи, связавший две дуги крыльев. Книга, иное, является только в неуклонном истечении замысла. Но крылья также стриж, страж. След в небе есть птица, как таковая, как мгновение отдаления, ибо в одном и том же мгновении даруется имя исчезновения и возникновения. Стриж, разворачиваясь (спираль пружины) падает, недвижно все: он в биении крови, свеченье ночи, крыши, рука, лицо, ничто, и здесь мы обор
ачиваемся и, вытягиваясь вслед зонтам, видим окно, принадлежавшее нам несколькими минутами раньше, однако тут надлежит говорить о противоположной стороне, скорее, о времени, чем о пространстве, потому как речь шла о строке, о странице, упавшей на мокрую поверхность стола, о впитывающей плоскости, дырах, о переходах от одной к другой, о чистом времени.



Это предложение есть следствие еще не написанного тобой,
что подтверждает представление о времени, опережающего явь.
Солнцестояние сосны. Стояние несносное чайки
в ограничении крыла.
Целое не превышает частиц,
требующих разделения пространства. Миф - высказывание,
не способное расстаться с собой. Признание таково.
Страшнее распада прозрачность, устанавливающая родство.
Желтеют птицы яростно - свет стиснул их архимедову плоть,
вытесняя из равновесия сопротивления и силы,
точно лед из воды.
Теплокровный алмаз, в котором сошлись направления клеток,
костей и магнитных полей: спиралей клубок,
паутина кочевий.
Пар ото рта. В сентябре напряженный шест синевы.
Космос растений смиряется в цепь полую почерка,
которому больше известно, нежели знает рука. Смола
ли, застывшая на коре разрезанной дерева,
безучастность ли в возвращении предметам их качеств.
Но середина жизни отовсюду стекается -
то кленовых семян ливнем, то пешеходом
в математической книге.
Итак, можно услышать: есть чем утешиться -
продли угаданное в форме тело, которое при дальнейшем
его рассмотрении позволяет изобретение свойств, -
описание, не осуждающее никого в изведении ведения.



Частота взмахов крыла в коридорах растянутых равновесий,
маятник, нескончаемо ускользающих от себя
симметрий и сходств.
Я нащупываю слово гипс в углублениях звона,
связанное со словом крошиться. Безветрие длится, напоминая
изгиб косы. Так продолжается долго,
до тех пор, покуда облачный вавилон, павший к ногам,
как хрустнувшее в затылке дерево, не вспыхивает лазурью,
но вовсе не той, что окружает, не существуя, мозг
дугою месяца,
но той, что минует в зрачке трещину шелковичным червем,
глубину у поверхности сшивая иглой. Чрезмерная яркость.
Природа заполняет пустоту знака и совпадает с собой,
как стрелки часов, совпадающих ежесекундно с дробью круга,
идя к целому, словно рыба на нерест. И океан,
падая из-за плеча,
закручивает зрачок в лазурной в нем трещиной
в ржавое руно гор - можешь вообразить теперь
в этих краях луну,
свору прозрачных псов, застывшую в беге вдоль складок пепла,
изрезанного купоросной резьбой воды, слепой,
как младенец в мантии материнской крови - понуждая легкие
с методичностью аккордеона расширять каждый квант воздуха,
до предела глотка его доводя в делении,
подобном часов делению.
Понимание находит опору в падении,
как в неизбежности произрастания туда, где только предлог
управляет идеей горения - знанием существительных,
отрекшихся от существа. Итак, произношу, обращаясь к отцу
с блестящей ложкой глядящему в том Анны Карениной -
мы закончили в прошлый раз на манере одеваться в сороковых,
на цветении сирени, на преимуществах
(относительных) револьвера перед ТТ, на небе, которое,
нас разделяя, росло, превосходя Гималаи, -
Нищета... Поначалу она держит все,
в том числе и воздушные змеи, управляет призраками,
которые посещают нас, но чтобы закончить - ни у тебя,
ни у меня не достанет времени, поскольку
защелкиваются кольца дней, приближая к области,
отражающей все лучи, где добродетель света сокрушает
хребты птиц,
охватывающих друг друга в парении,
и проницающих друг друга насквозь,
и они, словно луны, не нашедшие ничего
в своем монотонном движении...
ножницы
свистящий щебет... не перебивай... какая тяжесть...


Речь единственная возможность, но не контроля, а исключения. Скорее, о том, как избегнуть ее заключения. Так неуклонное приращение капель и отражений, обтекаемых ими. Каждый город имеет начало, вступаешь в него отовсюду. Лишь переход одного в другое меня покуда волнует . Порой, изучая изукрашенные тонкими ожогами кости, высверленные кремневой пылью, свитой в танцующие оси силой земного притяжения и отторгающей мощью ветра, археологи прекращают исследования. Но, что им нужно? Мне это во сто крат интересней, нежели переживания персонажей. Мы прекратили читать романы. Ничего человеческого в этих строках нет. Слева от рдеющих кипарисов, в тонкой путанице проточенных теней мальчик и девочка закапывают книгу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24