Сети не забрасывали, погода была плохая, и вся команда сидела по своим каютам, изнывая от скуки и духоты, а теперь все с радостью выбирались из кают и собирались в столовой. В этот раз не звучали никакие американские мелодии, и по определенным причинам ансамбль не исполнял рок-н-ролл. Зеркальный шар медленно вращался, и отраженные лучи, словно снежинки, сверкая, кружили над танцующими, медленно двигавшимися в мечтательной задумчивости. На сцене Слава извлекал из своего саксофона мелодичные, грустные блюзы.
Аркадий и Наташа пробрались сквозь толпу и уселись на скамейку рядом с Динкой и Мальцевой.
— Я хотела бы, чтобы мой Махмед сейчас был здесь, — сказала Динка, крепко сжимая руки.
— Мне приходилось слышать ансамбль черноморской флотилии. — Мальцева величественным жестом накинула на плечи шаль, выпрямилась и добавила: — Он на самом деле играет довольно хорошо.
— Мы должны пойти к капитану и рассказать ему, что произошло, — прошептала Наташа на ухо Аркадию.
— А что мы ему скажем? Ты видела только меня и Карпа. У тралмастера может быть множество причин находиться на аппарели, а у меня нет.
— Но там еще был Павел с топором.
— Они весь день скалывали лед. Может, он просто герой труда.
— На тебя ведь напали.
— Я свалил заслонки перед носом у Карпа, только и всего. А все, что ты слышала, так это то, как он говорил, что мы друзья. Прямо святой какой-то.
Следующая песня была «Очи черные» — сладкая сказка о цыганской любви. Девушка игравшая на синтезаторе, исполняла на нем гитарный аккомпанемент, тогда как Слава выводил зажигательную мелодию. Удержаться было трудно, пол слегка подрагивал от усилий танцоров.
— Вы с Карпом, словно мышь и змея, — сказала Наташа. — Не можете ужиться в одной норе.
— Долго не можем.
— А почему ты оказался на аппарели?
— Хочешь потанцевать? — спросил Аркадий.
Наташа изменилась буквально на глазах, засветились не только ее глаза, но и все лицо. Словно женщина, прибывшая на бал в соболях, она медленно сняла рыбацкую куртку и шарф, передала их Динке и распустила волосы, чтобы они волнами спадали на плечи.
— Готова? — спросил Аркадий.
— Полностью. — Голос ее теперь звучал мягко.
Аркадий отметил про себя, что они составляли странную пару — образцовый член партии и неудачник чернорабочий. Когда он вел Наташу между столиков к танцевальной площадке, она ловила на себе удивленные взгляды, в которых иногда сквозило пренебрежение.
Советским танцорам не требуется большого пространства для танцев, они привыкли танцевать в тесноте. Но это как раз не мешало танцам, особенно здесь, посреди льдов, где арктические ветры замораживали иллюминаторы. Несмотря на свое крупное телосложение, Наташа, казалось, парила в руках Аркадия, ее горящая щека нежно касалась его щеки.
— Извиняюсь за свои ботинки, — сказала она.
— Нет, это я извиняюсь за свои ботинки, — возразил Аркадий.
— Ты любишь песни о любви?
— Очень.
— Я тоже. Еще я знаю, что ты любишь стихи, — сказала Наташа.
— Откуда ты это знаешь?
— Я нашла твои книги.
— Нашла?
— Это было, когда ты болел. Они лежали под матрасом, не только ты знаешь, где надо искать.
— Да что ты говоришь?
Аркадий на секунду отстранился от Наташи, в глазах ее не было смущения.
— Это были даже не стихи, — сказал Аркадий. — Эссе и письма Мандельштама. — Он не сказал, что это был подарок Сьюзен.
— Да, очень умные эссе, — согласилась Наташа. — Но мне больше понравились его письма к жене.
— К Надежде?
— Да, но он называет ее по-разному. Надик, Надя, Надка, Наденька, Надюша, Нануша, Надюшок, Наночка, Надениш, Ниакушка, всего десять имен. Вот это поэт. — Она снова прижалась своей щекой к его лицу.
Слава на саксофоне продолжал выводить «Очи черные», извлекая из него волшебные звуки. Танцоры медленно кружились под вращающимся зеркальным шаром, низкий, словно в пещере, потолок и мерцающий свет успокаивали русскую душу.
— Я всегда восхищалась твоей работой на разделочной линии, — доверительно сообщила Наташа.
— А я твоей.
— Ты так хорошо разделываешь рыбу, особенно такую трудную, как хек.
— А ты так здорово отделяешь хребты, — сказал Аркадий и подумал, что у него это получается хуже.
Наташа закашляла, прочищая горло.
— А как насчет твоих неприятностей в Москве? Я думаю, что партия могла ошибиться.
— Ошибиться? — Услышать такое из ее уст было равносильно тому, что назвать черное белым или допустить, что черное может быть серым. — Как ни странно, но в этот раз ошибки не было, — сказал Аркадий.
— Но любой человек может быть реабилитирован.
— Главным образом после смерти. Не беспокойся, существует жизнь и вне партии, даже не верится, как много этой жизни.
Наташа задумалась, поток ее мыслей скорее напоминал БАМ, с ее незаконченными участками и тоннелями, идущими в неизвестных направлениях. Стихи, рыба, партия. Ему, конечно, интересно, какой будет следующая тема.
— Я знаю, что у тебя есть другая женщина, — сказала Наташа.
— Да.
Неужели он услышал вздох? Аркадий надеялся, что нет.
— Так и должно было быть, — вымолвила наконец Наташа. — Я хочу задать всего один вопрос.
— Какой?
— Это не Сьюзен?
— Нет, это не Сьюзен.
— Это была Зина?
— Нет.
— Кто-то из нашего экипажа?
— Нет, она далеко.
— Очень далеко?
— Очень.
— Это хорошо, — сказала Наташа и опустила голову ему на плечо.
Аркадий подумал, что Ридли был прав. Это была цивилизация, может быть, даже высшее проявление цивилизации — эти рыбаки и рыбачки, танцующие в ботинках посреди Берингова моря. Доктор Вайну обхватил Олимпиаду, как человек, перекатывающий валун: вытянув руки и соблюдая дистанцию, допускаемую исламом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113