Заказ так или иначе выполнен и должен быть оплачен.
Поэтому Лещинский вез на встречу с Крестным туго набитый долларами дипломат – гонорар за выполненную работу. Кроме того, был у него к Крестному и разговор, в перспективе стоящий гораздо больше не одного такого дипломата...
...Свой разговор был и у Крестного к Лещинскому.
Прежде всего, что за идиотизм – своими руками отдаете в банк деньги и тут же начинаете вызволять их обратно. При всей российской неразберихе в других делах с деньгами всегда обращались четко и продуманно, это Крестный знал твердо. Деньги никогда и нигде не лежали безнадзорной кучей, никогда не попадали не по назначению, если,конечно, назначением считать не строку в бюджете, а их реальное, конкретное, а порой и именное назначение, и всегда доходили до потребителя, хотя потребителя этого чаще всего знали два-три человека во всей России.
«Деньги с пути не собьются,» – было одной из поговорок Крестного, в которых формулировались его жизненные законы.
Второй тревожащий его момент. Что-то охрана у Кроносова была сильновата. Не подобает банкам иметь в распоряжении таких головорезов с гранатометами и действующих столь профессионально. Для охраны от мелких шавок, время от времени, проверяющих надежность банковских стен, вполне достаточно и традиционной втрое-вчетверо меньшей по численности охранной службы. И что-то он, Крестный, не слышал, чтобы где-нибудь банковская охрана имела на вооружении гранатометы. Что-то есть в этом слишком необычное, что-то тут не так.
И, наконец, кто хотел убить Ивана?
Вот это Лещинский должен выяснить, пусть хоть наизнанку вывернется. Для Крестного один Иван стоил гораздо больше, чем весь «Интегралбанк» вместе с его знаменитыми бронированными потрохами для хранения денег, вместе с содержимым этих потрохов.
При мысли об Иване, Крестный помрачнел.
Не запсиховал бы.
Где гарантия, что он заляжет на пару дней, как советовал ему Крестный. Специально для него, только для него, Крестный держал свободной квартиру в Одинцово, о которой кроме него и Ивана не знал никто. Квартира и была предназначена именно для таких случаев.
Но верит ли теперь ему Иван?
Крестный хорошо знал его повадки, скорее инстинктивные, чем рассудочные. Если Иван «психанет», как это называл Крестный, он ни за что не послушает совета и не пойдет на квартиру. Он затеет игру со смертью. Будет, наоборот, торчать в самых людных местах, где есть тысячи способов всадить ему пулю в затылок.
Почему в затылок?
Крестный усмехнулся.
Да потому, что в лоб никто и никогда не успеет всадить ему пулю, не получив ее от Ивана.
Крестный пару раз видел его в деле.
Это было не просто красиво. Это было страшно в своей красоте.
В отточенности и целесообразности его движений сквозила сама Смерть и он как бы дарил ее своим врагам, награждая их за достойное соперничество.
Чего греха таить, Крестный боялся Ивана.
Любил его и боялся.

Глава III.

Иван выполнил просьбу Крестного.
Залег.
В Одинцово он, конечно, не поехал.
Не потому, что не верил Крестному. Он верил его словам. Но не верил его информированности, его пониманию ситуации. Уж если его выследили у дома Кроносова, кто мешает тем же людям устроить засаду в Одинцово?
И Крестный тут скорее всего ни при чем. Иван хорошо знал себе цену в нынешней Москве, как, впрочем, знал ее всегда. Он слишком нужная фигура для Крестного, и жертвовать им тот не станет.
С чем он тогда останется? С кем?
Честно говоря, Ивана подмывало на драку.
Поймав себя на этом, он усмехнулся.
На драку?
Уж кому не знать, что эта драка закончится одним или несколькими трупами. В зависимости от того, сколько человек против него выйдут.
«Не ври, – сказал себе Иван, – тебе не драться хочется, а убить кого-нибудь».
Крестный прав, нужно было залечь. Не затем, чтобы спрятаться от опасности, а затем, чтобы не убивать направо и налево, пьянея от близости смерти.
Смерть не должна быть случайной.
Ее нужно заслужить, совершив зло, и получив от него, Ивана, возмездие.
Не дарите милость свиньям, ибо, пожрав ее, превратят в свинину.
Смерть, высшая в этой жизни милость – награда, а не милостыня.
...Он вспомнил, свои первые сутки, проведенные в яме под чеченским сортиром, заполненной почти доверху помоями, говном, мочой и всякими огрызками. Он стоял по горло в этой зловонной мутной жиже, от которой при каждом движении поднималась такая густая вонь, что он почти терял сознание. Руки его были прикованы цепями к вбитым рядом с ямой толстым бревнам. Тусклый свет проникал в яму только через зияющее над его головой сортирное очко.
Его посадили туда после первого, неудавшегося, побега с маковой плантации, когда его порвали догнавшие волкодавы. Одного он разорвал почти пополам, схвативши руками за челюсти, но трое других сильно задержали Ивана, и подоспевшие чеченцы набросили на него сеть и отволокли по земле обратно на плантацию.
Его посадили в «карцер», как чеченцы называли свой сортир.
В конце первых суток он настолько ослабел от усталости и потери крови, что дрожащие ноги сводило судорогой, а он не мог даже присесть, не погрузившись с головой в мутную вонючую жижу. Несколько раз он пытался дремать, повиснув на цепях, но стоило сознанию хоть слегка затуманиться сном, как руки слабели и он просыпался от того, что ноздри заполняла острая вонючая жидкость, которую он знал уже не только на запах, но и на вкус. Он резко выныривал, отфыркиваясь и выплевывая изо рта куски говна и каких-то толстых белых червей, кишмя кишащих на стенках ямы, на поверхности жижи, на его руках, голове и лице.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60