Первой он застрелил собаку.
Он знал, что здесь он не встретит серьезного сопротивления. Это было скучное занятие – убивать податливых смерти людей, но Ивану необходимо было тщательно зачистить территорию, чтобы полностью обезопасить свое недолгое на ней пребывание.
Выскочившему на выстрел из дверей дома мужику он прострелил лоб и тот упал беззвучно. Мужик оказался русским, чем немало удивил Ивана.
Внутри дома завизжала женщина.
Иван вошел и прекратил ее визг еще одним выстрелом. Женщина была чистокровной чеченкой, в этом не было никаких сомнений.
Не было у Ивана сомнений и в том, правильно ли он поступает. Неправильным, с его точки зрения, могло быть только одно – его дальнейшая задержка в Чечне.
Остальное все было абсолютно не важно и абсолютно оправданно.
В соседней комнате он нашел старуху, которая сидела на каком-то сундуке, на котором, видно, только что лежала, и крестила Ивана православным крестом, злобно шипя беззубым ртом:
– Шатана... Шатана...
Улыбнувшись, Иван покачал головой и застрелил глупую старуху.
Больше в доме, кроме какого-то мелкого ребенка примерно году от роду, он не нашел никого. Ребенка Иван оставил жить, потому что не обратил на него никакого внимания.
Для того, чтобы умереть, нужно сначала понять, что ты живешь.
Бензин оказался в сарае, в огромной, не меньше, чем на тонну, емкости. Иван разыскал в том же сарае с десяток канистр разной емкости, все их заполнил бензином и погрузил в УАЗик.
Потом, сообразив, что впереди – пески, нашел в доме две молочные фляги и наполнил их водой. Фляги он тоже поставил в машину.
Он забрал у убитых людей кое-какую, безразличную ему еду, приготовленную ими для себя. Им она все равно уже была не нужна.
Кажется, все.
Он был готов в путь.
Теперь Иван уже окончательно покидал Чечню.
Сожалений по этому поводу у него не было никаких.
Иван на основательно загруженной бензином и водой машине выехал из станицы, так и оставшейся для него навсегда безымянной.
Он углубился в пески Ногайской степи.
Через пять часов тряски по барханному бездорожью он выехал из Чечни и оказался в Дагестане, так и не встретив ни одной живой души.
Впереди были Кумские болота, калмыцкие Черные земли, ему приходилось переправляться через русла высохших степных речонок с почти отвесными берегами, объезжать зыбучие пески и соленые озерки.
На шоссе Астрахань – Элиста он выбрался где-то в районе Улан Эрге, где эта дорога пересекает Черноземельский канал. Он просто истосковался по асфальту после многодневного перехода по тряским пескам и степным кочкам. Когда УАЗик перешел на плавный и стремительный ход по асфальту шоссе, Иван чуть не заснул за рулем, убаюканный отсутствием необходимости быть постоянно настороже.
Впереди была Элиста, где он бросил машину и купил себе документы и приличную одежду. Впереди был многодневный сон в поезде, который повез Ивана сначала практически обратно параллельно тому пути, который он проделал на машине: сначала в Ставрополь, затем в Кропоткин, в Тихорецк, в Ростов, и только потом – на Москву.
Но это уже не имело для него особого значения, поскольку происходило не в Чечне.

Глава VI.

Лещинский лежал в ласкающе-горячей ароматной воде и страх, пропитавший его в Сосновом бору и заполнивший поры его тела, постепенно вымывался ароматизированной хвоей водой и покидал его. Лещинский вновь был логической машиной анализа.
Тело его почти висело в воде, опираясь на бортик ванны только верхней частью плеч и затылком. Руки и ноги были не вытянуты, а полусогнуты, так, что мышцы абсолютно не напрягались и были полностью расслаблены.
Тело не напоминало Лещинскому о себе ничем, его слово бы не было.
Он превратился в лишенный тела, автономный мозг, вся возможная мыслительная энергия которого была направлена на решение единственной задачи.
Той, которую задал ему Крестный.
Итак, исходные условия.
Внешнее вмешательство в деятельность слаженного и успешно работающего криминально-чиновничьего тандема Крестный-Лещинский.
Привыкший к объективному анализу Лещинский привык называть вещи своими именами. От этого они обретали плоть и кровь, переставая быть абстракциями газетных статей или вульгарными схемами кухонных разговоров.
Что мы имеем еще?
Рассуждая, Лещинский любил говорить о себе во множественном числе. Это было не столько гипертрофированное самомнение – типа «Мы, император всея Руси...», – хотя и от этого что-то было, сколько стремление избавиться от личностных интерпретаций и оценок, что повышало, на его взгляд, степень объективности анализа.
А еще мы имеем очень интересное обстоятельство.
Абсолютную невозможность утечки информации.
В себе Лещинский был уверен. О его контактах с Крестным знали только трое: он, Лещинский, сам Крестный и еще Господь Бог.
И в Крестном он был тоже уверен. Он человек умный. И даже очень умный. Стал бы он так нервничать и так наезжать на Лещинского, если бы чувствовал за собой вину. Явно, не стал бы.
Может быть, кто-то следит за Лещинским, и несмотря на все конспиративные предосторожности, принимаемые им перед встречей с Крестным, сумел сесть ему на хвост, зафиксировать его встречу с Крестным, а затем через уже через Крестного – выйти на того человека, который работал с Кроносовым, на ликвидатора?
Да нет, ерунда получается. Ведь такой расклад возможен только в том случае, если допустить, что Крестный по младенчески наивен в вопросах конспирации. А он в своем деле далеко не ребенок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60