Я открыл д
верь; на лестнице смеялись. Гопнички балуются Ч подумал я и шваркнул две
рью так, что от дверного косяка с хрустом полетела штукатурка, а на торце д
вери заметно прибавилось трещин.
Телевизор как всегда стоял на пыльном комоде и нес пьяный бред. С ним-то
я расправился быстро. Взял вазу с засохшими розами (воды уже в ней не было)
и, вытряхнув содержимое швырнул ей в голубой экран. Тот, немного притихну
в зашипел, затрещал, посыпались искры, дым и еще бог знает что в неизвестны
х мне направлениях, а потом вдруг Ч паутина на побелевшим, мерцающем в бе
шенстве экране погасла и осыпалась с обгоревшей трубки. После чего ящик,
собрав оставшиеся на тот момент силы, вероятно, позаимствовав их немного
у электросети, яростно чмокнув и разорвав свой корпус, издал гулкий дина
митно-протяжный стон, вспыхнул ослепительным солнечным светом, погас и с
молк на веки. Лишь розетка билась в агонии у комода и шкварчала багровыми
языками Ч причиной будущего пожара.
В этот момент я на мгновение выздоровел и, вырубив все электричество в к
вартире, накрыл одеялом зловещий очаг, тот повозмущался, подымился, пово
нял, да и затих.
Вдруг я почувствовал, что на голове у меня что-то мелькает и шевелится. П
рикоснувшись к голове и обжарив руку, я понял, что на голове у меня пожар.


XX
Помогите!
С горящей головой метнулся я к окну, выс
кочил на балкон и, совершенно не вспоминая о чувстве страха, глубоко прог
нувшись, облокотился через перила и бешено заорал: Помогите! ! !
Под окном шла бабуся, в ее руке была тяжелая сумка с провизией, а в ног
ах путалась маленькая пушистая собачонка. От моего вопля старушка, слегк
а напугавшись, вздрогнула и подняла голову вверх (чисто ради любопытства
) и, посмотрев на мою горящую шевелюру, поспешила домой.
Тем временем с моей головы падали горящие лохмотья, оседая на пожелтев
шие листья нижерастущих деревьев и заботливо собранные местным дворни
ком кучки мусора. Некоторые из них (листьев и кучек) загорались, но потом м
оментально потухали, извергая едкий дым, стремящийся в окошки нижеживущ
их жильцов. Где-то вдали задребезжала песня, слова были еще не ясны. В конц
е тротуара, что лежал вдоль дома напротив, задрожали по-братски обнявшие
ся тени. Земля под их ногами дрожала, но несмотря на это они старались как
можно прочнее стоять на ногах. Один из них разглядывал мою горящую голов
у на фоне погасших черных окон и через некоторое время, сообразив в чем де
ло, он прижал своего собрата к плечу и, указав на меня пальцем, ужасающем ш
епотом протрезвляюще сказал: “Смотри, пожар!”
Тут они остановились и, запрокинув головы начали завороженно созерцат
ь так называемый пожар. Я тоже последовал их примеру и поднял голову ввер
х. В эту ясную сентябрьскую ночь среди прочих звезд на небе параноидальн
о ярко, как уличный фонарь, светила луна. Полнолуние, Ч подумал я, Ч так я и
знал...
Чуть вниз глаза Ч ночной город: оставшиеся редкогоревшие огоньки видим
ых мне домов выявляли причудливо уродливые очертания ночного пейзажа М
осквы.





XXI
Семь гудков
Все это время сквозь мои одежды пробива
лся ветерок, сначала казавшийся мне освежающе прохладным, снизу тянуло б
одрящим гнильем и сыростью, но вскоре я продрог, тем более, что на голове д
отлевали последние волосы, черным пеплом оседая под ноги. Ноги зябли на х
олодном кафеле и необходимо было идти домой. Нечеловеческим усилием вол
и я сдвинул себя с места и повернул к балконной двери. Дальше было уже легч
е. Под воздействием свежего воздуха хотелось спать, ноги, объявив свою са
мостоятельность, перестали меня слушаться и я упал на кровать, а потом, не
много поворочавшись уткнулся в подушку, обнял ладонями свою лысую голов
у и заплакал. Мне стало невыносимо жалко себя. Я долго пытался сдержать эт
о унизительное чувство, но здесь оно вырвалось из меня наружу и растекло
сь по подушке соплями, слюнями, слезами и еще бог знает чем. Мне было проти
вно чувствовать свои руки на голове, думать о местоположении своих ног. Я
сжал свою голову еще сильнее, так, что стало больно и вспомнил (совершенно
случайно) интересную мысль о том, что “Каждому человеку надо, чтоб было ес
ть куда пойти” Но каждый раз, когда я куда-нибудь уходил, я уходил не “ку
да”, а “откуда”.
Мне страшно. Оглушающая тишина сковала мое тело с чугунную кованую фор
му. Я боялся поднять, пошевелить рукой-ногой, поднять голову от подушки, не
говоря уже о том, что бы встать. За моей спиной как всегда кто-то стоял, при
чем явно с недоброй мыслью. Вот сейчас он идет к окну, смотрит на небо, откр
ывает балкон, тень от его головы ложится на мою голову, меня пронизывает х
олодный ветер, тень от его ботинок идет по моей спине, он говорит слово и я
оборачиваюсь: в лицо мне светит огромная, ростом с пол окна, луна; у окна ни
кого нет.
Звонит телефон и мне уже не так страшно, я встаю и иду на кухню, зажигаю св
ет, пугаю тараканов и беру трубку:
Ч Да! Говорите!
Ч ...
Ч Я слушаю!
Ч ...
далее кладется трубка. Моя же падает из моих рук и начинает произвольно б
олтаться и гудеть, когда я обращаю свое внимание на три пустых листа, лежа
щих на кухонном столе, один (четвертый) с диагональной надписью чернильн
ым карандашом...
Я беру опять трубку и, утирая с лица кровь, набираю элькашный номер. После
семи гудков поднимается трубка и мужской заспанный голос (С.А. Ч ее отец)
говорит:
Ч Да!
Ч Я слушаю!
Ч Доброе утро, а К дома?
Ч Нет, нету ее дома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16